Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

Перекидываясь несложными русскими предложениями с Калабом, мы добрались до бедуинского поселка на равнине, где раньше был стан ветхозаветных евреев, а теперь жила обслуга монастыря. Я предполагала увидеть экзотику: палатки, рядом с которыми загоны для скота, кипящие котлы, чумазые дети. Но несколько улиц сплошь состояли из домов простейшей архитектуры: камень на камень, кирпич на кирпич, но с водопроводом и балконами, увитыми цветущими лианами, на крышах — тарелки антенн. А вокруг — горы… горы… горы… Ночью бывает очень холодно, днем невыносимо жарко. Интересно, как бедные бедуины выдерживают это однообразие? Калаб вдруг ответил на мой внутренний вопрос, не чудо ли?

— Бедуинчики не любят ехать из Синая — там скучьно…

Вероятно, завидев нас из амбразур-окошек, несколько мужчин один за другим выходили на балконы, на улицу, приветствуя и приглашая в дом. Калаб, вероятно, отвечал, что мы торопимся, тогда нам делали приглашение зайти на обратном пути. Из одного дома вышла женщина, оказалось, мать моего проводника. Переговорив, она вынесла из дома какой-то пластырь и наклеила на мой палец. Часто-часто замахала руками, когда я предложила ей деньги.

— Нет, нет… Гость, нельзя, после будем чай-кофе… — перевел ее жест Калаб.

Зашли мы в бедуинскую лавку, тут была беда: продавался батат, зеленый перец и какие-то в фантиках фундыки-мундыки, как говорила Анна Вячеславна, то есть сладкая дребедень. Небогато. Батат — тоже сладкий, может, у Марии диабет, а перец — он и на Синае перец. Только очень большой. Я купила восемь перцев, которые потянули почти на три килограмма, и почувствовала себя ученицей, направляющейся к настоящей амме, то есть матери-пустыннице. И страшно вдруг стало — что-то она скажет, ведь, наверно, прозорливая. Мария, как сказала монахиня Р., может к посетителю вообще из своего домика не выйти. А если она не выйдет… значит… Что значит? И залепили голову всякие мысли-страшилки. И как я буду объяснять отшельнице свою проблему на английском, когда по-русски сказать быстро трудно. Зачем только поддалась на уговоры матушки Р. Сейчас сидела бы себе спокойно в автобусе, уже к границе подъезжала бы… Но вспомнила, что внезапную смуту в душе сеет бес. Как с ним бороться? Иисусовой молитвой. Но лучше смириться с обстоятельствами и просить у Бога помощи. Господи, приму от Марии всё, что она скажет и сделает, и если ничего не скажет и не сделает — тоже приму. Помоги, Господи, успокоиться.

Поселок мы миновали, асфальт кончился, дорога превратилась в еле заметную тропинку в ущелье между двумя грядами гор. Иногда тропинка совсем терялась среди камней, бедуин частенько убегал вперед и откуда-нибудь сверху кричал: право, лево! Проводник называется… Самой приходилось идти очень аккуратно. Спуск-подъем, спуск-подъем, прохладно в тени, жарко на солнце. От напряжения пот шел градом. Хорошо еще, что раненый палец от бедуинского пластыря перестал болеть.

— Сколько еще идти? — задыхаясь, кричала я.

— Недолго-недолго, — каждый раз слышала в ответ.

— Другое можешь сказать? — рассердилась я.

— Немецкий, польский, сербский, английский, арабский, еврейский, какой хочешь? — невозмутимо спросил бедуин. Был он в горах как рыба в воде и, конечно, не понимал моих страданий от движения по очень пересеченной местности с резкоконтинентальной погодой.

— Хорошо, что я ночью не поднималась на гору… — пожаловалась я.

— Да, хорошо. Бил бы капут! — ответил Калаб.

— Кто бил?

— Капут.

Тут я невольно рассмеялась. Нет, бедуин мой знал, что тяжела дорога для бледнолицей европейки…

— Зови меня калабок, — выдал он заготовленную шутку. — Разрешу. Только не съешь, как лис.

Я захохотала, подумав о том, что истинно все мы — дети Единого Бога. Одна семья. Кто мне это бедуин, никогда больше и не увижу, а вот ведь утешил шуткой, как родной. Разве можно было представить, что по пути к келье сурового аскета Иоанна Лествичника придется весело, от души смеяться… Православие — все-таки жизнеутверждающая религия! Калаб был христианином с крестом на шее.

— Откуда ты так хорошо знаешь язык?

— Немецкий, польский, сербский, английский, арабский, еврейский? Туристов много… — Калаб вдруг устремил взгляд ввысь. — Твой Джон Климакус.

В ущелье, на краю возвышенности, в густой тени, которую отбрасывала гора, вырисовывались очертания небольшого храма. С новой энергией я стала карабкаться вверх, задыхаясь от восторга. Иоанн Лествичник — это же классика христианства.