Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

— Десять доляр, десять доляр, — канючил и шмыгал носом бедуинчик.

— Не успею, не поднимаюсь, умру! Это как на гору Моисея, — отговаривалась я, ожидая какого-нибудь знака.

Тут я увидела, как из скита вышли два монаха и стали спускаться к нам.

— Где Паисий? — наобум спросила греков, когда они приблизились.

Оба сразу же указали вверх.

— Евлогите! — обреченно попросила я, но не поняла, что ответили они мне на греческом. Только монашеские одобрительные улыбки стали пропуском к Паисию.

Я поползла вверх за бедуинчиком, который еще и торопился, зная, что у меня нет времени.

— Стой! — кричала я ему, когда, казалось, сердце выпрыгнет из груди.

Он спускался ко мне и прикладывал мою ладонь к своему сердцу, которое тоже колотилось. Оказывается, и на бедуинское сердце такой подъем — нагрузка.

На практике убеждалась я, что, читая жития святых, мы совсем не представляем, сколько им приходилось себя преодолевать. Сидишь себе на диване в уютной комнате и читаешь с умным видом, будто что-то понимаешь:

«— Геронда, как Вы жили на Синае? — спросил старца один человек.

Старец Паисий ответил:

— Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Всё мое хозяйство состояло из этой банки да одной ложечки — чуть поменьше столовой…»

Паисий ходил без ботинок, которые носил в своей монашеской сумке и обувался, только когда спускался в монастырь либо встречал кого-то на дороге. Днем в Синайской пустыне песок и камни нагреваются так сильно, что бедуины, зарывая в раскаленный песок яйца, варят их; ночью камни остывают, становясь словно лед.

Но духовная брань, которую в этих условиях вел старец с духами злобы, не поддается никакому описанию. В самом начале своего синайского подвижничества монах Паисий решил подняться в келью Галактиона и Епистимии и прожить там две недели, не спускаясь в монастырь. Позже старец рассказывал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден ко Кресту».

Что чувствовала я? Солнце стояло хоть и невысоко, но уже жарило, голова была мокрая от пота, который, капая с лица, застилал глаза, поэтому часто спотыкалась, но ни разу не упала. Я чувствовала поддержку отшельницы и тех терпеливых паломников и паломниц, с которыми приехала на Синай. Молитвы в этой пустыне, казалось, материализовывались и были неотъемлемыми элементами окружающего пространства — как горы, небо, облака, воздух, ветер, пустынные травки. И чей-то молитвенный зов настойчиво звал наверх, будто кто-то вел меня за руку.

По мере приближения к келье Паисия душа постепенно наполнялась необыкновенной радостью, которую нельзя сравнить ни с каким мирским счастьем. Старец называл Синайскую пустыню сладкой и говорил: «Пустыня избавляет человека от страстей. Если ты отнесешься к пустыне с почтением и подстроишь себя под нее, то она даст тебе прочувствовать свое утешение». Возможно, малую толику этого утешения по молитве Паисия Святогорца почувствовала и я…

Наконец тропинка, в очередной раз вильнувшая между скал, вывела к площадке, с которой открылся далекий вид на скит старца Паисия. Высоко в горах вдруг появилась цивильная пологая дорога с перилами.

— Паисий тут ходиль, — сказал мальчишка-проводник, шмыгая простуженным носом.

— Здорово!

— Тут, тут, — потянул Он в какую-то расщелину.

— Зачем? — испугалась я. — Не трогай меня!

— Тут, тут, идем, идем! — он настойчиво отводил от дороги.

— Не пойду! — заверещала я.

— Боись не надо… — Мальчишка сам испугался. — Там Паисий…

Чего пугаться, опомнилась я, ведь под молитвенным щитом нахожусь, беднягу перепугала. Я достала из сумки платок и протянула ему.

— Возьми, возьми! Сморкайся! — показала я.

— Красивий, маму дам! — Он засунул платок в карман штанов.

— Дорогой ребенок, — воскликнула моя душа, потому что радость вернулась. — Куда идем?

— Тут, тут, — показывал он путь.

Из расщелины метров через пятьдесят мы вышли на небольшую площадку, с которой открывалась величественная панорама Синайских гор — до самого горизонта.

— Какая красота…

— Моисей там, — мальчишка указал на ближайшую высокую гору.

— Это гора Моисея?

— Да, да, да… Паисий тут сидит часто.

Это надо было понимать так, что здесь старец любил молиться. Удивительное место, невидимо хранящее следы присутствия великого старца… Жалко, нет времени побыть здесь…

— Спасибо тебе, — сказала я. — Ты отличный проводник! Паисий любил бедуинов.

— Любит, любит, — подтвердил мальчишка и посмотрел на свой мобильник. — Идем, идем. Время, время.