Без маски

Наконец Стиг тряхнул головой.

— М-да… — пробормотал он. Затем положил руку на одну из картин и вопросительно взглянул на Кая.

— Нет, не сейчас еще, — быстро и испуганно сказал Кай. — Пусть они немного побудут со мной. Но когда-нибудь я обязательно должен буду отдать их людям.

Стиг добродушно кивнул.

В том же году на витрине частного художественного магазина был выставлен портрет женщины. Картина была анонимной, но вызвала небывалую сенсацию. Художник назвал ее: «Венера и картофель с селедкой».

Земляки (Перевод Л. Брауде)

До войны Самюэль Бредал занимал прекрасную должность, помощника кассира фирмы «Сэм и Ко». Должность эта считалась весьма перспективной, хотя оплачивалась не очень высоко. Однако жалованья хватило и на семью, когда Самюэль женился. Он не был светским человеком. Уже в детстве он обладал сильно развитым чувством долга и всегда гораздо больше думал о будущем, чем о настоящем и о том, чтобы наслаждаться сегодняшним днем.

«Благодаря этому он вырос нравственным человеком», — обычно говорила его жена.

«Временами он бывает уж слишком молчалив», — говорили друзья. А старые приятельницы давно объявили, что Самюэль холоден, как рыба. По-видимому, его интерес к прекрасному полу был ничтожно мал. Только жене Бредала было известно кое-что другое. Под оболочкой равнодушия и холодности скрывалась пылкая душа, все богатства которой раскрывались в любви… Жизнь была нелегкой, но всё же прекрасной, и со временем Самюэль превратился в чрезвычайно кроткого человека, который всем нравился.

Но вот пришла война. Немцы оккупировали страну. Новые правители — новые порядки. Потребовались совсем другие человеческие качества, которых не было у Самюэля Бредала. И он очень пал духом в то время. Правда, он сохранил и должность и жалованье, хотя они так мало значили, когда цены всё повышались и повышались. Для него, чиновника на постоянном жалованье, который ничего не подрабатывал на стороне, жизнь с каждым днем становилась всё труднее. Ведь работа его не была связана с созданием каких-либо «жизненных благ», как обычно говорил старый брюзга Симонсен, — в их фирме не производилось ничего, что можно было бы выменять на продукты. Сюда не заглядывали с черного хода рыбаки с корзинками в руках, не останавливали во дворе свою телегу крестьяне, заходившие потом с серьезным видом в экспедицию, не появлялись здесь и женщины, повязанные черными платками, с таинственным видом предлагавшие что-нибудь выменять… Нет, похвастаться служащим фирмы было нечем. В это тяжелое время они чувствовали себя словно выброшенными за борт.

О Самюэле Бредале говорили, что он баловал своего сына сверх всякой меры. Сам же Самюэль не замечал этого. Он съедал меньшую долю хлеба из своего пайка, и пока была хоть малейшая возможность, сын его получал и молоко и масло. Ранни сердито говорила, что ведь Самюэль — их кормилец, что он должен брать с собой в контору хоть какую-нибудь еду и что для нее и мальчика будет в тысячу раз хуже, если заболеет отец. Самюэль Бредал, упрямый, как большинство молчаливых людей, утверждал, что овощной суп — гораздо питательнее, чем она думает; говорят даже, что он такой же крепкий, как мясной бульон. Но Самюэль сильно осунулся, а на щеках у него залегли глубокие морщины.

И вот, когда пошел третий год с тех пор, как в Норвегии был установлен «новый порядок», мальчик принес из школы письмо. «Ролфа необходимо немного подкормить. У него предрасположение к бронхиту», — гласило письмо. Самюэль принял эти слова как обвинение по своему адресу. Он отправился к «фрёкен», чтобы побеседовать с ней. Учительница спокойно выслушала все его вопросы.

Видно, и она заметила, что мальчик последнее время выглядит усталым и кашляет? Не возражает ли фрёкен против того, что Самюэль иногда оставляет Ролфа дома? Не считает ли врач, что здоровью ребенка грозит опасность?

Учительница отвечала:

— Разумеется, ничего серьезного нет. Это лишь предположение врача, запись в лечебной карточке Ролфа, которую мы доводим до вашего сведения. Врач сказал, что мальчик нуждается в усиленном питании. — И с веселой искоркой в глазах она добавила: — Да и вы тоже, Бредал!

— Верно, и я тоже… — вздохнул Бредал, погладив подбородок. — Надеюсь, вы понимаете, что мне не хотелось бы быть навязчивым, что я… — он запнулся. Нет, ему бы следовало помнить, что он не очень красноречив. Он не расспросил и половины того, что ему хотелось бы знать о своем мальчике и о многом другом.

— Конечно, — отвечала она, глядя на него. — Но нам всем приходился считаться с тем, что сейчас не до сентиментов, господин Бредал!