Без маски

Всё реже и реже пытался Сигурд наводить чистоту. Это отнимало у него слишком много сил. Непривычная поза, на коленях, с тряпкой в руках, оказалась очень тяжелой для него. Все эти годы его тело было подобно машине на холостом ходу. Теперь же Сигурду пришлось резко перейти на обычный темп жизни, годный лишь для тренированных. Ему нужно было многому научиться. Но люди не желали ему ни в чем помочь. Они поднесли ему полную чашу горестей и отчаяния и сказали: «Пей, это всё — твое!»

Первые дни после возвращения он лишь бродил по городу и осматривался. Он только старательно избегал той, знакомой улицы, хотя, сам не зная почему, часто неожиданно оказывался поблизости от нее. Словно ноги сами несли его в ту сторону. Там жила она. Халланн знал, что она стоит у окна и высматривает его. Нет, он не должен приближаться к этой улице. И всё-таки он часто оказывался поблизости. Если бы его спросили, зачем, — он и сам не смог бы объяснить.

Сокрушительный удар первых дней, удар по человеку, выброшенному из общества и занесенному в черный список, человеку, не повинному ни в чем и ни перед кем, сделал его чрезвычайно недоверчивым. Он не доверял даже любви, считая, что ее диктует сострадание…

Большую часть времени он бродил по разным учреждениям. Эти хождения были для него сущим адом. Правда, ему удалось получить квартирные деньги и немного топлива за счет муниципалитета. Он подал прошение о костюме и паре ботинок. Выхлопотал пособие по безработице. Но люди за деревянными барьерами не очень-то вглядывались в лица просителей, — они лишь подсчитывали и прикидывали. Машина благотворительности вертелась бесстрастно. Халланн чувствовал, что вот-вот захлебнется в море анкет и всяческих бумаг.

И почему это барьеры и перегородки делают людей такими чуждыми друг другу? К чему вообще эти барьеры? Отчего бы не предложить посетителю присесть? Вот как бывало, например, в кабинете главного врача санатория. Когда сидишь на стуле, всякая нервозность исчезает без следа. Люди, сидящие друг против друга, приветливо улыбаются. Люди, разделенные барьером, смотрят друг на друга оценивающим взглядом.

Сразу же после возвращения Сигурд Халланн начал блуждать в поисках работы. Незанятые должности попадались, но ему-то не удавалось их получить. Обращаться на фабрику, где он работал до болезни, было бесполезно. Для конторского дела у него не хватало образования. А легкая физическая работа обычно доставалась тем, у кого были знакомства и связи. Места сторожей, вахтеров и швейцаров захватила целая армия стариков и пенсионеров. Халланн знал: это было им необходимо для того, чтобы кое-как свести концы с концами. В конце концов ему удалось стать разносчиком газет. Но он не смог выдержать на этой работе больше месяца. К тому же из-за заработка его сразу лишили пособия, так что он всё равно не в состоянии был выбраться из нужды. Всюду, куда бы он ни обращался, на пути его словно бы возникало проволочное заграждение. Казалось, железные колючки вот-вот вопьются в его тело. По ночам он просыпался от кошмаров, его мучил страх перед наступающим днем. Сигурду чудилось, что вокруг него в воздухе носятся вороха бумаг: анкет, заявлений, справок, а сам он сидит в клетке из железной проволоки и не должен двигаться с места, если не хочет, чтобы колючки разодрали его в клочья. И ему представлялась сестра, стоящая за колючей проволокой, с протянутыми вперед руками, в деревянных башмаках и полосатой арестантской одежде. А часовой, высунувшись из сторожевой башни, лениво сплевывает вниз…

Он снова решил попытать счастья в конторах по найму. Ему давали для заполнения анкету. Множество анкет. За равнодушными барьерами его встречали холодные глаза. Однажды он набрался храбрости и рассказал человеку за перегородкой, чем он был болен и какую работу ему можно теперь выполнять. Служащие прекратили свои занятия и стали внимательно прислушиваться. Когда он кончил свой рассказ, многие покинули комнату. Они пошли мыть руки. С тех пор Сигурд никогда больше сюда не приходил. В другой конторе служащий раздраженно сказал ему:

— Мы уже давали вам работу. Чего же вам еще?

Халланн стал обходить и эту контору.

Многие из этих учреждений сделались теперь для него запретными в его одиноких блужданиях по городу. Он чувствовал, что люди за деревянными барьерами с каждым днем становились всё суровее и безжалостнее. Они, словно колючее проволочное заграждение, вставали перед Халланном, не давая ему вырваться из замкнутого круга, не позволяя вернуться в их общество, вернуться к жизни. И он снова, будто в туманной дымке, видел сестру. Она шла вдоль колючей проволоки, протягивая вперед руки.

Халланн начал выходить на прогулки по ночам, когда все добропорядочные люди спали. В эти часы он чувствовал себя до некоторой степени свободным…