Без музыки

В нашем разговоре достаточно эмоционального, непредсказуемого. Он опять задумался. Я нанес удар. Он старался умозрительно, ощупью определить, как глубоко проникло сотрясение. Возможно, он вспоминал детали десятилетней давности. Возможно, еще и еще раз промерял дни, проведенные на конгрессе, и наши мимолетные встречи с ним, пытаясь в них, в этих встречах, найти какое-то объяснение моим словам. Но встречи ничего не проясняли и даже были не способны предупредить одного из нас, насторожить. Они не касались нашего прошлого, они были почти деловыми.

Морташов понимал, что откатывается назад. План действий, построенный столь изысканно, когда коварство есть суть и побуждающее начало замысла, рушился. А ведь он старался, он прятал коварство изобретательно, и надо было достаточно натрудить собственный мозг, чтобы углядеть и вычленить это коварство из благопристойного логического строения. И вот теперь все созданное, сотворенное разумом должно стать жертвой прихоти, каприза, которые даже не брались им в расчет, ибо в его понимании были фактом несуществующим. Я же сказал, у нас с ним разные задачи. У меня — помнить, у него — забывать.

— Зачем тебе это? Нельзя жить прошлым, — сказал он устало. — Да и настоящим тоже. Что настоящее — зыбкий миг. Оно прекрасно, и наше стремление к нему естественно, пока это настоящее суть будущее. Да-да, желание жить, что-то создавать, на что-то надеяться, видеть себя лучше, чем мы есть на самом деле, и верить в возможность, реальность этого улучшенного варианта нас самих. Все имеет смысл лишь тогда, когда у нас есть в запасе будущее. Книга, диссертация — осязаемая реальность. Как видишь, я предложил тебе истинное, имеющее конкретную цену. И что же в ответ — маниакальное желание видеть меня прикованным к столбу позора. Какая-то нелепость. Это даже не прошлое. Перегоревшее, пепел прошлого. Я и не помню таких подробностей, какие звонки?

— А ты вспомни. Ты же сам сказал, у тебя память дай бог!

— Да очнись же, Игорь! — Три часа блуждания по ночным затихшим улицам, и вдруг это обращение ко мне по имени. — Это же сумасшествие, ты идешь на поводу собственного каприза. Ты упускаешь свой шанс. И мне жаль, жаль этого шанса. Я мог бы понять тебя, если бы признание такого рода способно было что-то изменить. Ты развелся с этой женщиной. У нее другая семья, растет сын. Ваш брак был недолгим по времени. В нашем доме если и помнит тебя кто, так это я… я!!!

— Ты напрасно усердствуешь. Это мое единственное условие.

Я посмотрел на Морташова. Он уже не боролся с усталостью. И сразу приметные черты лица обозначились явственнее. Нос, скулы, мощные бугры подбородка. Он провел рукой по лицу и стал осторожно массировать лоб.

— Черт с тобой. Всему виной мой идеализм. Твое участие в нашей затее совсем необязательно.

— Твой идеализм здесь ни при чем. Тебе не дает покоя совершенная подлость. Желаешь негласно расплатиться со мной.

И хотя его рука по-прежнему прикрывала глаза, но я видел, сквозь разведенные пальцы он смотрит на меня.

— Слушай, у тебя навязчивая идея, шизофренический бред. И ведь что удивительно… — Он повернулся ко мне спиной, время от времени запрокидывал голову, стараясь разглядеть название переулка. И слова его, отраженные стеной дома, доносились до меня чуть приглушенным, отчетливым эхом. — Признание, на котором ты настаиваешь, тебя самого может лишь унизить. Только слабовольный, трусливый человек, лишенный идеалов, был способен так легко уступить молве. Посуди сам, ты предал ее. Ты бежал от навета. Не станешь же ты уверять, что твое решение уйти, бросить ее созрело до этих телефонных звонков?

— Не стану.

— Тогда в чем же дело? Зачем тебе напоминание о твоем собственном позоре?

— Просто я пришел забрать у тебя твое счастье, приобретенное незаконным путем. Похоже на сказочный сюжет, правда?

— Не забрать, а разрушить. Тебе самому это счастье уже принадлежать не может.

— Значит, это звонил ты?

— Оставим пустой разговор. Десять лет прошло. Я ничего не помню.

— Уже светает, — сказал я.

Он потянулся, лицо передернулось в зябкой судороге:

— Все твой идиотизм.

На той стороне улицы отвесной стеной громоздился темный остов гостиницы. Он как бы чуть опрокинулся на размытое голубизной рассвета, розоватое, теперь уже предутреннее небо.

В лифте он вдруг сказал:

— Если для тебя это так важно, я предлагаю компромисс. Ты приезжаешь к нам в гости. И всю историю рассказываешь сам.

— Нет, не годится, — сказал я. — Она подумает, что я хочу оправдать себя, свой поступок. Его незачем оправдывать, мы расстались по-хорошему. Я никого не бросал. Я просто ушел, и ты зря нагнетаешь драматизм, его не было. Мой и твой рассказ слишком разны по сути. Мой — исповедь потерпевшего поражение. Твой — откровение победителя: какой ценой далась ему победа. Разве плохо, если твоя жена узнает, чем ты расплачивался за свою победу?

Мы расстались на его этаже.

* * *