Без музыки

— Послушай, — Шувалов подался вперед, — тебе пора отказаться от газетных замашек. Гарантии, ты слышишь, только весомые гарантии!

Они какое-то время сидят молча. Шувалов барабанит пальцами по столу. Вот так сразу начать говорить о чем-то другом он не может. Надо прийти в себя. Зам обидчив, будет дуться целую неделю. Еще неизвестно, чем кончится их разговор. Его продолжение не сулит ничего приятного. Однако дело есть дело. Шувалов вздыхает:

— Почту смотрел?

Максим цепко сжал колени, почувствовал, как напряглись кисти рук.

— Нет, не смотрел.

— Ну и дурак, — безобидно буркнул Шувалов. — Нормальный редактор с этого день начинает. На-ка вот, почитай.

Шувалов перебросил Максиму тугой конверт, как-то странно посмотрел на заместителя: видно, хотел проверить, понял ли тот его. Встал, сделал несколько шагов по кабинету, постоял у окна.

— Ну?!

Максим держал перед собой исписанные листки и никак не мог прочесть первую строчку. Круглый, покатый почерк. С трудом разобрал свою фамилию. Присутствие Шувалова мешало сосредоточиться.

— Телега? — спросил он одними губами. Однако Шувалов услышал.

— Телега.

— На меня?

— А ты читай, читай. Это я тебя должен расспрашивать.

«Ну вот и все, — лениво, безотносительно к происходящему подумал Максим. — Недолго пташечка резвилась. Сейчас начнет гундосить: «Как это могло случиться? Дай объяснения».

— Ты что, оглох? — Шувалов стоит рядом, а Максиму кажется, что кричит он откуда-то издалека и он, Максим, с трудом разбирает слова. Сейчас вот сложит руки рупором и тоже будет кричать. А Шувалов все говорил, переставляя с места на место статуэтку Дон-Кихота, говорил заносчиво и зло. — Конечно, Тищенко — человек надежный, — редактор вздохнул, — но есть письмо. Его так вот запросто в мусорный ящик не бросишь. Послушай того писаку, так получается: статья Тищенко — сознательный вымысел, ложь. Как ты считаешь?

Что он мог считать, если, кроме последней строки письма: «Вы грешили, вам и ответ держать», — ничего не разобрал. Понял только вот, и то со слов редактора, что к нему оно не имеет никакого отношения и совсем не похоже на то письмо, которое он ждал. Собственно, ждал ли? Скорее, наоборот. Молил судьбу, тешил себя надеждой: все уладится, письма не будет. А если и будет… Редактор уже сменил тему, говорит о чем-то другом.

— Грехи мы пополам поделим, — басит Шувалов. — А с письмом разберись.

Вот видишь. Нервы у тебя никуда. Тут и серьезности никакой нет. Разберись с письмом — и делу конец.

Максим тяжело поднялся, тяжело, с болезненной гримасой сглотнул горькую слюну, сделал один шаг, другой…

— Ты куда? — спохватился Шувалов. — Что с тобой, ты нездоров?

— Нет-нет. Это я так, жара.

— Странно, — пробормотал Шувалов, покосился на открытое окно. Из-под дверей кабинета дуло. У редактора отчаянно стыли ноги. — Не торопись. Нам еще кое о чем поговорить надо. Звонил Валуев, интересовался своей статьей.

Максим пожал плечами:

— Он мне тоже звонил.

— Знаю. — Шувалов почесал карандашом самый кончик носа. — Может, воздержимся, а?

— Но ведь вы сами…

— Сам, — с удивительной готовностью согласился редактор, будто все время ожидал этой возможности признать свою вину. — Сам, — торопливо повторил он. — Разве я отрицаю? Мне тошно от завываний: деревня отмирает, скудеет русское слово. И я не хуже вас понимаю: отказать современной деревне в способности создавать культурные ценности, обогащать духовную жизнь, оставив то и другое деревне старой, — это не просто полемика о старине и русском слове. Это скрытое отрицание возможностей социалистической деревни. Крикунам о судьбах народных лапти и лучина нужны лишь для того, чтобы их повесить в восьмой комнате своего ультрасовременного дома. Эстетствующие демагоги! Им надо дать по зубам. Но не сейчас. Мы не должны ввязываться в эту склоку.

— Склоку? Стоит ли размышления об идеалах молодого поколения приравнивать к скандалу в коммунальной квартире?

— Оставь, Максим. У нас достаточно недоброжелателей.

— Вы предлагаете перенести материал на другой номер?

Шувалов опять осторожно почесал нос:

— Ты видел, как проходит бег на длинные дистанции?

— Видел.

— Вот и прекрасно, подождем двух последних кругов.

— Но почему?

— Все потому же. Научись ждать. — Щетка редакторских усов недовольно сгорбилась над верхней губой. Для большей убедительности главный встал. Максим тоже встал. Они были примерно одного роста. Просто редактор сутулился и от этого казался чуть ниже.

Интерес к разговору пропал. Максим посмотрел себе под ноги:

— Хорошо. Мы снимем материал. Нужна равноценная замена. Номер подписной.

— Давай думать вместе, — примирительно роняет главный и снова садится. — Может быть, Хомутова?

Ну вот, Максим чувствует, как деревенеют руки. Мерзкое ощущение. Он морщится. Редактор замечает гримасу.

— Сейчас разразишься тирадой: «Это не уровень. Хомутов исписался»…

«Теперь его не остановишь», — уныло думает Максим.

— Конечно, не уровень, Василий Константинович, вы же сами понимаете!