Без нее. Путевые заметки

Она поехала обратно. В гостиницу. Сделать нужные звонки. Выехала на бульвар Санта-Моника. Поехала вниз, к морю. Этих мест она не знает. Наверное, забралась слишком далеко на восток. Остановилась у закусочной. «Bob's Big Воу». Желтое здание посреди парковки. Асфальт и пыльная земля. Редкие дома. На газонах между ними — сухая трава. Рекламные щиты. До неба. Рядом с желтым зданием — огромная фигура. В три раза выше него. Желто-красная. Яркая. Человек. Клоун. Как детская деревянная игрушка. Но огромная и пластиковая. И без головы. У Bob's Big Boy нет головы. Низкие тучи. Прямо до плеч Bob's Big Boy. Но дождя пока нет. Она направилась ко входу. Сверкнула молния. Желтый отблеск в темных тучах. Мгновенный. Грома не слышно. Машины. Грузовики. Здесь куда больше грузовиков. Грохочут по улице. Подскакивают на выбоинах. Она вошла. Села за столик. Смотрела на улицу. Подошла официантка. Немолодая. Выглядела немолодой. Маленькая. Худенькая. В униформе тех же цветов, что и Bob's Big Boy. Очень короткая юбка, толстые белые чулки и резиновые шлепанцы. Волосы цвета шампанского уложены густыми мелкими кудряшками. Парик. Маргарита заказала fried eggs. Over easy.[82] Сосиски с картошкой. Нет. Салата из салат-бара она не хочет. Все остальные посетители обедают. Дежурное блюдо — тушеное мясо по-домашнему. Она обрадовалась, что не заказала его. Была уверена, что коричневая подливка пахнет крахмалом и сладковатым бульоном. Вынести такое сейчас она не в состоянии. Выпила кофе. Принесли еду. Она проголодалась. Живот совершенно успокоился. Будто бы его и нет вовсе. Отчего, когда все в порядке, не получаешь никакого удовольствия. Все это европейские фокусы. Осознание через боль. Всегда. Она взялась за еду. Полила картошку кетчупом. Сверху положила желток. Давила языком во рту кусочки. Запивала сладким кофе. Улыбалась. Довольно глядела в окно. На улицу. Улица уходила в даль меж домов и рекламных щитов на пустых участках. Уличный шум — далеко. А в закусочной — шум кухни за стойкой. Звон тарелок. Приборов. Голоса. Шипение жаркого на гриле. Если бы можно было вернуться. В Зальцбург. На родину. Она могла бы поселиться в мансарде родительского дома. Растить Фридерику, и вообще. Ходить в церковь? Стать прихожанкой? Если сдавать дом, на жизнь хватит. Загородный дом можно продать. Она все равно не сможет содержать его. Ей только что прислали счет на 50 000 шиллингов за канализацию. И жила бы себе спокойно. На родине. Уединенно. Она заказала еще кофе и фруктов. Официантка поставила перед ней вазочку с кусочками дыни, виноградом без косточек, клубникой и киви. Она осторожно принялась за фрукты. Они — ледяные, и заломило зубы. Надо найти другую работу. Вагенбергер. Все стало слишком скверно. За десять лет он прошел путь от авангардиста до реакционера. Как многие шестидесятники. Восьмидесятые годы повсюду стали поворотным пунктом. Вагенбергер заговорил о вечных ценностях. Решил создать шедевр. Как это потомки ничего не узнают о нем. Но здесь это никого не интересует. Просто неинтересно. И что худого в том, что о тебе не вспомнят. Она посмотрела в окно. Сдать машину. Купить дешевую. И поехать. С запада на восток. Или на юг. И звонить. Время от времени. Печально. Что поделывает Фридль? Тоже не важно. Просто жить. Раствориться в бытии. И все, о чем она молилась, все сохранить в памяти. Для себя. Она допила кофе. Вот это жизнь. И она у нее будет. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас — никак. Она не может без Фридль. Не хочет. Испить эту любовь до дна. А вот потом, когда постареет. Тогда она обретет свободу. Со страстью, которой научилась. Она достала из сумки деньги. Расплатилась. Оставила пожилой официантке очень большие чаевые. Улыбнулась ей. Вышла. Поехала в ту же сторону, откуда приехала. Снова начала узнавать местность. Долго добиралась до поворота на Сепульведу. Поехала в Марина-дель-Рей. Время еще было. Нужно спланировать встречи. В номере прибрано. Она открыла балконную дверь. Сумрачно. Низкие тучи. Но дождь и здесь кончился. Стала звонить. Встреча с Эрнстом Кренеком состоится. Его жена подтвердила это. У Аннелиз Эскин трубку взял муж. У его жены нет времени на подобные разговоры. Если им хочется, они могут говорить об этом с утра до ночи. Но что это даст. У Линн Адсон, Джейн Фрэнсис и Нины Расмуссен никто не отвечал. У Нины Расмуссен включен автоответчик. Она оставила свой номер. У Сида и Мэттью Фрэнсисов ответили жены, записавшие ее телефон. Она дала им еще и телефон Манон. Потом села. Надо пойти в австрийский культурный центр. И надо поговорить с доктором Клестилем. В Вене. Да что они знают? Что они могут знать? Что Анна Малер приходила на мероприятия. Иногда. И что она была интересным человеком. Это сообщил ей мужчина, которому она звонила в культурный центр. И спросил, есть ли у нее билет в «Спаго». Это он может устроить. Бывала ли там Анна Малер, осведомилась она. Он так не думает. Это — не ее мир, рассмеялся мужчина. Но ей все равно надо сходить. Стоит того. Она поблагодарила. Поняла, что Лос-Анджелес делится на мир стариков и мир молодежи, которая понимает, что такое Л. — А. на самом деле. Она еще спросила, получила ли Анна Малер компенсацию от австрийского государства. Об этом ему ничего не известно. И ему звонят по другому аппарату. Она налила в стакан воды. Бутылка почти пустая. Надо не забыть купить воды. В водопроводной слишком много хлора даже для того, чтобы чистить зубы. Манон спрашивала, по-прежнему ли в Вене такая чистая вода. В Вену вода поступает из горных источников, издалека. Чистая родниковая вода, объяснила она Чарли. Но и в Калифорнии — также. Это они в школе проходили. Чарли возмутилась. Ну ладно. Хорошо. Но она все равно ничего не понимает, отвечала Манон.