Без объявления войны

— Вот еще башка... Забыл. Ты же киевлянин, а у нас в батальоне майора Плотникова служит Гуля Королева. Знаешь ее?

— Королева... Гуля Королева... Не знаю.

— Да как же так? Она актриса. В кино снималась... Ездит на коне получше меня.

Я невольно рассмеялся и, обняв на прощание Фасахова, сказал:

— Да откуда же я могу знать всех девушек, Шафик, которые лучше тебя ездят на коне?

— Ты не знаешь, какой я лихой конник, — несколько обиженно продолжал Фасахов, — но ты сейчас будешь знать Гулю. Она приемная дочь композитора Козицкого.

— Козицкого знаю.

— Так вот, музыка, кино, актриса... И тут тебе война... Гуля могла сидеть в Уфе, не пойти на фронт, а она пошла. Гуля — санинструктор батальона. Красивая, умная, отважная. Ты посмотрел бы ее в новой роли! Боец! Я правильно говорю. Это очерк?

— Очерк.

— Оставайся.

— Я приеду, когда устоится фронт. И в газете пойдут разные материалы. Обязательно приеду. Даю тебе слово, Шафик. — Валерий Миронов завел в это время мотор, и я вскочил в кабину.

В степи шло необычное движение. На дорогах пыль клокотала желтым потоком. На полустанках пылали пожары. В воздухе пахло гарью. Калач лежал в низине, на левом берегу Дона, перечеркнутый крест-накрест полосками чёрного дыма. А за рекой, близко от города, дружно били танковые пушки. Миронов виртуозно посадил самолет на небольшой лужайке вблизи поля, усеянного серыми тыквами. Прощаясь с Валерием, подарил ему трофейный «вальтер» — пистолет с желтой красивой рукояткой и отливающим синью стволом. Страстный любитель редкого оружия, Валерий тут же дал клятвенное обещание прилететь за мной даже ночью. Но я сказал ему, что мой подарок ни к чему не обязывает. Добраться из Калача в Сталинград легко могу на попутной машине.

— Как же так?.. Как же? — твердил Валерий, легонько подбрасывая на ладони изящный пистолет.

— А вот так... Понравился ты мне, парень.

Каково же было мое удивление, когда за Доном я полез в карман достать носовой платок и нащупал какой-то металлический предмет. «Часы!» — мелькнула мысль. Да, это была червонного золота «Омега» с такой же дорогой цепочкой. «Ну, погоди, Валерий, — негодовал я, — задам тебе перцу!» А пока хоть и неловко, но ничего не поделаешь, придется до встречи носить на одной руке две пары золотых часов.

Миновав мост, подготовленный уровцами к взрыву, поднялся на правый берег Дона и попал на КП 20-й мотострелковой бригады. В блиндаже какой-то запыленный полковник, оторвавшись от полевого телефона, бросился ко мне и стал крепко обнимать.

«Ильин? Неужели Ильин?!» — В памяти возникло далекое украинское село Подвысокое.

— Петр Сысоевич, это вы? На берегу Дона?

— Судьба, братец, судьба! Фронтовая дорога снова свела нас. Встретились. Иван Ле и Леонид Первомайский живы и здоровы. Это я знаю по газетам. Да и тебя частенько почитываю в нашей фронтовой. Я еще в Подвысоком знал, что вам в последнюю минуту удалось выскользнуть из кольца. Командование дивизии тогда правильное приняло решение: отправить вас в штаб фронта. А то бы хлебнули горя, да и неизвестно, чем бы все кончилось.

Человек, который спас в селе Подвысоком трех фронтовых писателей, возможно, от смерти, сам постарел и осунулся. Голову покрыла седина. Видимо, ранение, о котором свидетельствовала золотая нашивка, подорвало его богатырское здоровье.

Вечером, когда в донской степи стихла канонада, Ильин снова вернулся к Подвысокому.

— Я проводил взглядом вашу писательскую машину и, когда она скрылась в дожде и тумане, пошел уничтожать на костре разные политотдельские бумаги. Бой шел всю ночь, а наутро у нас кончились боеприпасы. Гитлеровцы вошли в лес злые. Они не могли нам простить долгого и упорного сопротивления. Сейчас же забрали у нас часы, хромовые сапоги, ремни, портсигары, коробки папирос, фляги и заставили вывернуть карманы. Надо сказать, что ночью все руководство дивизии переоделось в красноармейскую форму, и это спасло многих от немедленной расправы. Я всегда с особым уважением вспоминаю воинов нашей дивизии. Среди них не оказалось ни одного гадкого человека. В тяжких условиях фашистского плена бойцы скрывали своих командиров, помогали им, чем могли.

Петр Сысоевич долго еще вспоминал о побеге из лагеря смерти, о своих скитаниях по лесам и о том, как ему удалось уже глубокой осенью, совершенно обессилевшему от голода, перейти линию фронта. До своей комиссарской работы он много лет командовал ротой, батальоном, полком, и в Москве ему снова предложили перейти на командирскую должность. Ильин был дорогим для меня человеком, и хотелось, чтобы он в трудной обстановке проявил свою командирскую волю, решительность и вместе с танкистами и уровцами не позволил бы гитлеровцам занять Калач.