Без остановки. Автобиография

У Бена был дом на берегу в местечке Напакью. Ближайшее жильё находилось в нескольких километрах. Иногда мы неделю проводили в его доме, брали его лодку и ловили крабов вокруг Блок-Айленда. Иногда взрослые вытаскивали ящик шампанского или виски, привязанные к буйкам, отмечавшим места с ловушками для крабов. Спиртное оставляли друзья, владевшие более крупными лодками. Для взрослых было много взрослого веселья, а мне же оставались прогулки по песчаным тропинкам вдоль зарослей дикой сливы и маленьких дубков. Возбуждения и радости от исследования новой и незнакомой местности хватало, чтобы чувствовать себя плотно занятым важным делом.

Приблизительно в то время я купил сборник китайской поэзии, переведённый британцем Артуром Уэйли[12]. До этого поэзия меня мало интересовала: в школе нас заставляли выучивать наизусть отрывки из Брайанта[13], Лонгфелло[14] и Уиттьера[15], которые я потом старался как можно быстрее забыть. Однако маленькие и компактные поэтические «жемчужины» Уэйли подвели меня к мысли о существовании целого ряда других целей, для достижения которых можно использовать стихи. Я начал воспринимать окружающий меня реальный мир с точки зрения его описания минимальным количеством слов. Делая домашнюю работу, я мог прерваться, чтобы отвлечься на раздающуюся со стороны пролива Лонг-Айленда сирену или тополя, шелестящие за моим окном. Когда я вёл дневники воображаемых персонажей и писал ежедневную газету, то считал, что был не более, чем просто регистрирующим события сознанием. Моё несуществование было sine qua поп [необходимым условием] достоверности выдуманного космоса. В случае с поэтическими определениями начинал работать точно такой же экстрасенсорный механизм. Я получал и сохранял информацию, в мире были другие люди, у которых были свои жизни. Приблизительно два года спустя я открыл более удачный способ несуществования в качестве самого себя, позволяющий при этом продолжать жить и функционировать, — представление о том, что переживаемую мной происходящую череду событий транслирует гигантская телекинетическая станция. Всё, что я видел и слышал, одновременно со мной переживали миллионы зачарованных зрителей. Гораздо позднее, читая дневники Жида, я прекрасно понял, что они имел в виду, когда прочитал у него следующие строки: «Мне всегда кажется, что когда я себя описываю, меня становится всё меньше. Охотно соглашаюсь не иметь чётко определённого бытия, если существа, которых я создаю и извлекаю из себя, им обладают». / Il me semble toujours m'appauvrir en me dessinant. J'accepte volontiers de n'avoir pas d'existence bien définie si les êtres que je crée et extrais de moi en ont une.

В тот год произошло несколько событий, выбивших меня из состояния мечтательного фантазёрства. Мне удалили опухоль в нижней челюсти. Это была двухчасовая операция с массой крови, после которой я долго приходил в себя. Однажды, когда мы с матерью переходили Пятую авеню в районе Мюррей-Хилл, её сбил двухэтажный автобус. Это произошло прямо напротив магазина Maillard's, маму отвезли в старый отель Waldorf-Astoria на Тридцать четвертой улице, и в течение нескольких недель я навещал её в больнице. Летом я вернулся в Эксетер[16], где дядя Эдвард провёл мне экскурсию по кампусу. Мне совершенно не улыбалась перспектива провести следующие четыре года в этом учебном заведении. Я подозревал, что нахождение в классе будет мало отличаться от пребывания в церкви, и высказал эту мысль матери. «Тем не менее ты будешь учиться в Эксетере, — ответила она. — Я хочу, чтобы ты уехал из дома».

Но из дома я никуда не уехал. Совершенно неожиданно отец начал активную кампанию против Эксетера, утверждая, что школа пестует самодовольных неженок. Мать безуспешно пыталась его переубедить.

Пока я жил у дяди Эдварда, у меня родился длинный рассказ под названием «Те, кто обаидились», персонажи которого исчезали, сделав глоток алкоголя (выпив, они уходили в Ад, Аид в древнегреческой мифологии). Дяде Эдварду понравился мой рассказ, и он подарил мне «Эссе» Эмерсона[17] в красном сафьяновом переплёте, заявив, что, по его мнению, я уже достаточно взрослый, чтобы это произведение прочитать. Такой лестный подход принёс плоды: в последующие месяцы я с удовольствием прочитал «Эссе».

Однажды в школе я услышал шёпот сидевших за мной девочек. Одна из них сказала: «Не могу. Мне надо идти на обрезание». Девочки захихикали и потом замолчали. В тот вечер на ужин к нам пришли гости, и ритуал гостеприимства требовал, чтобы всё было по высшему разряду: свечи, необыкновенно хрупкий лиможский фарфор и самое тяжёлое столовое серебро. Как было принято в таких случаях, я не должен был начинать разговор, а открывать рот, только когда ко мне обращаются с вопросом. Но во время еды я повернулся к матери и спросил: «А что такое обрезание?»