Без остановки. Автобиография

«Я тебе потом расскажу», — монотонно, словно зачитывая слова из газеты, ответила она. Может, чтобы избежать дальнейших вопросов, перед десертом она отозвала меня в другую комнату и сказала: «Ты хотел узнать, что такое обрезание. Когда рождается ребёнок, то от конца его маленького пениса отрезают небольшой кусочек».

Я был поражён, такая операция показалась мне совершенно неожиданной и бесчеловечной. «Зачем!?» — воскликнул я.

«Некоторые люди считают, что из гигиенических соображений». Больше никаких объяснений она мне не предоставила. Всё это казалось каким-то извращением, а мысль об этой операции никак не выходила у меня из головы. В конце концов, я взял иголку и поэкспериментировал на самом себе. Боль была не такой сильной, как я ожидал, а сам эксперимент оказался не таким интересным. Я не мог понять, как цивилизованные люди могут разрешить проведение такой варварской операции на беззащитных детях.

В школе я начал делать заметки шифром своего собственного изобретения, чтобы ученики, которые хотели бы у меня списать, не смогли. Шифр был необыкновенно простой: каждую согласную я заменял на следующую согласную в алфавите, то же самое я делал и с гласными. Букву Y я считал гласной и она превращалась в Α, Ζ становилась В и так далее. Спустя несколько месяцев я научился писать шифром так же быстро, как и на английском. А вот на чтение уходило гораздо больше времени. В классе поползли слухи, что я все записи я делаю на каком-то иностранном языке.

В «образцово-показательной» школе проходили практику несколько сотен учителей, находившихся на верхних этажах здания. Эти учителя приходили к нам на уроки группами по пятьдесят человек, принося с собой раскладные стулья и блокноты для записей. Когда один из наших учителей почему-то отсутствовал, его заменял кто-нибудь из учителей-практикантов. Появление в классе такого преподавателя неизменно приводило к состоянию полной анархии. Помню, как в порыве возбуждения я бросил безопасную бритву, которая попала в грудь учителя-практиканта по имени мисс Ароноу. Как и следовало ожидать, учительница отправила меня к директору, у кабинета которого я некоторое время её ждал. Но так как она не появилась, я пошёл домой и больше мисс Ароноу никогда не видел.

В тот год в наш дом на Террас-авеню два раза забирались грабители. В первый раз в дом залезли, когда мы уехали на выходные. После возвращения родители в ужасе бегали по комнатам, и нерадостно было видеть, что всё в доме перевернули вверх дном. Пропали все мои золотые запонки и часы — подарки тёти Аделаиды, для меня очень дорогие. Весь вечер мать ломала голову над тем, почему ящики, в которых лежало столовое серебро, были выдвинуты, но сами столовые предметы не пропали. «Видимо, что-то их испугало, — говорила она, — но что именно?»

Однажды ночью мне приснился сон. Мне снилось, что я стою на первом этаже в столовой и смотрю в сторону окон. Я подошёл к одному из них, отодвинул сначала одну занавеску, потом другую и увидел, что одно из окон разбито, а находящаяся снаружи сетка срезана и снята. Я необыкновенно чётко видел разбитое окно, и в душе появилось очень плохое предчувствие (тут сон перестаёт быть спокойным и превращается в кошмар.) Я понял, что кто-то увидел, что я заметил разбитое окно и, вполне вероятно, смотрит на меня сейчас, когда я стою в столовой. Я понял, что у меня остаётся два пути, как убежать из комнаты: влево через парадную дверь в кладовую, или через тяжёлые шторы ринуться напрямик в коридор. Я посмотрел на занавески и увидел, что кто-то держится за их край рукой. Тут свет погас, я почувствовал, что меня душат, и проснулся.

На следующее утро я бегом спустился к окну в столовой. Воспоминание из сна было настолько неприятным и реалистичным, что я хотел как можно скорее увидеть, в каком состоянии находятся окно и сетка. Отодвинув занавеску, я увидел, что окно действительно разбито, а сетка срезана и снята. Всё оказалось так, как я видел во сне. Открытие меня шокировало, потому что я не верил в вещие сны и другие подобные феномены. Тем не менее я не мог отрицать, что такой сон у меня был. Потом у меня появилась мысль, от которой мне стало жутко: а вдруг я бродил во сне и правда был ночью в столовой и стоял перед окном? В этом случае я должен был действительно видеть придерживавшую край занавески руку грабителя. Но после того, как меня душили, я проснулся в своей кровати, и сердце билось как бешеное. Я побежал в родительскую спальню и всё рассказал маме с папой, которых, правда, больше интересовало, что в дом снова кто-то влез, чем то, как именно я об этом узнал. Опыт был очень непривычный, и на время он пошатнул мою веру, что мир устроен разумно. Единственное, что мне тогда оставалось — побыстрее обо всём позабыть. Что у меня, в конце концов, и получилось.