БЕЗ ОТЕЧЕСТВА. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ РУССКОГО ЕВРЕЯ.

С этими словами я взял написанное и, разорвав на мелкие кусочки, бросил в корзину с сором. Моя Муза ужасно обиделась и рассердилась. Пробормотав что-то совсем нелестное о старых жирных буржуях, она ушла, хлопнув дверью, пообещав, напоследок, мне ужасно отомстить. Угрозе ее я не поверил и не очень испугался: ну чем, в самом деле, мне может отомстить моя Муза? В крайнем случае она больше не придет. Ну и не надо! Спокойней будет! Все-таки мне было не по себе: уж очень я привык к моей взбалмошной Музе. Прошло некоторое время – Муза, действительно, не являлась. Но вот, в один прекрасный день, когда я ее совершенно не ждал, она пришла ко мне: с виду такая миленькая, хорошо одетая и причесанная. Как если бы между нами не произошло никакой ссоры, она смиренно уселась возле меня. Я покосился на нее, но она мне ласково улыбнулась, и предложила писать.

Я человек крайне доверчивый! А теперь, дорогой читатель, суди сам:

ДРУГУ-КРИТИКУ;
Увы! ты прав: я не поэт,
А только рифмоплет.
Вины моей, поверь, в том нет:
Мне чужд орлиный взлет.

Я не любовник пылких муз,

И жалкий мой Пегас
Не разорвет своих он уз
Для взлета на Парнас.

Смешна вам рифмоплетов роль:

Что ни строфа – надрыв!
Но ты пойми весь стыд, всю боль.
Когда бескрыл порыв!

Поэты очень самолюбивы, а у меня даже слезы навернулись на глаза; но эта злючка, довольная своей местью, расхохоталась мне в лицо, и ушла уверенная, что я и эти стихи, как и предыдущие, порву. Но она ошиблась, и я их не порвал. Да будет ей стыдно! Кроме того, как знать, может она и права. Через несколько дней она вновь пришла, сильно смущенная, опустила глазки, и извинившись передо мной, стала меня уверять, что все ею продиктованное, совершенно не соответствует ее обо мне мнению. Мы помирились. Однако я заметил, что Муза не успокоилась, и ее душу продолжали волновать, не знаю какие, бунтарские чувства. Я не ошибся. Извинившись и помирившись, она сама принесла мне лист бумаги, сунула в руку перо, и громко провозгласила:

"ДЕТИ БУРИ"

(Четырехстопная хорея).Нам ли, нам ли, детям: бури.
Белых вьюг и черных гроз;
В царстве солнца и лазури
Пить дыханье вешних роз?!

Нам ли, нам ли жить во власти

Легких ласк и нежных грез?!
Нам родившимся для страсти.
Для борьбы, страданья, слез!

Нас ли, нас ли вновь связали

Ложью дивных слов и снов?!
Мы стальные цепи рвали.
Нам куют их из… цветов!

Наша жизнь – лишь ветер вольный.

Волны, тучи, ночи жуть!
Братья! нам сверканья молний
Кажут в мраке верный путь.

"Правда – красиво?!"

– Муза, моя Муза! – воскликнул я, невольно пародируя Кольцова. – Неужели, действительно, ты находишь это стихотворение таким красивым? Разберем его хорошенько: четыре раза "нам ли", два раза "нас ли", и кроме того: это ты себя вообразила дочерью бури? Скажи мне: что это за мрачная романтика? Ты, никак, Байрона начиталась?

– Ты и эти мои стихи собираешься порвать? – угрожающе спросила она меня.

– Нет, – обещал я ей, – эти стихи я не порву. На этот раз мы с нею не поссорились.

Однажды, войдя в мою библиотеку, я застал там Музу, роющуюся в книгах русских поэтов, и уже отложившую в сторону А. Блока, Майкова и некоторых других.

– В чем дело. Муза? Что ты ищешь?

– Я ищу все русские переводы замечательного произведения Генриха Гейне: "Песня Лорелей". Их очень много, но ни одно меня не удовлетворяет. Хочешь, напишем теперь мы с тобой вольный перевод этой Песни.

Я согласился.