Генрих Гейне.
Люди, переступившие порог своего шестидесятилетия, начинают, изредка, думать о той курносой особе, которая, раньше или позже, но должна их навестить. Эта мысль посетила и меня. "Что ты сидишь такой невеселый, и нахохлился словно мокрая
курица?"
Я поднял голову: передо мной стояла моя Муза. Я промолчал.
"Не о смерти ли задумался? Брось! пустая это думушка."
Процитировала она, с маленьким изменением, Некрасова. Я ей сознался, что, действительно, думал о ней.
"Не хнычь. Старина, я тебе, в нескольких словах, разъясню ее тайну. Садись и пиши".
По моему, моя Муза мне ничего не разъяснила, но мою тоску она все же рассеяла. Слова и только слова, значения которых мы не понимаем; но я искренне посмеялся над попыткой этой дурочки разрешить неразрешимое.
Однако теперь довольно! Пусть моя Муза не обижается, но это стихотворение – последнее, которое я помещаю в моем третьем томе воспоминаний. За будущее я не ручаюсь.
История моей жизни приближается к концу; но до этого я собираюсь описать еще два, три события, касающиеся или моего Отечества, или лично меня с Саррой. Пусть читающий эти строки простит автора за излишнюю болтливость, и за некоторые повторения: слабость свойственную всем пожилым людям. Кроме того, в этом немного виновата сама жизнь, тоже болтливая и любящая повторяться, старушенка. Итак, дорогой друг-читатель, прошу у тебя еще чуточку терпения: ну, скажем, на пять или шесть других глав.
Ликвидировав наш магазин и мою "доходную" квартиру, у нас с Саррой оказалось много свободного времени, так что мы решили серьезно заняться изучением иврита. Дело оказалось крайне трудным из-за отсутствия хорошего самоучителя; а для хождения, в назначенные дни и часы, слушать, существующие почти при всех синагогах, курсы этого языка, и для приготовления заданных уроков, мы чувствовали себя слишком старыми. Все же, окружив себя имеющимися учебниками, книгами и словарями, мы смело взялись за его изучение. Это занятие заполнило наши досуги, а в погожие дни, не такие уж частые в Париже, мы уходили гулять в Булонский лес.