Без Отечества…

— На площадь выходит сводный полк Русского Легиона Чести! — с необыкновенным пафосом вещает диктор. Теперь уже на моё лицо вползает кривая усмешка, и чем больше он говорит о Долге, Чести и Славе…

… тем горше мне становится. Потому что речь, как и положение России на международной арене — с подвохом. Вроде как и союзники… но очень уж всё на грани.

Когда на параде рассказываю о смытом кровью позоре…

… это лучше тысячи слов говорит об отношении союзников к России.

Не знаю, как насчёт нюансов, но ясно одно — России не достанется доля от Германского пирога! Это как минимум… Я бы, пожалуй, поставил на то, что под истошные вопли общественности о вине России, о её предательстве, будут списываться долги европейских стран России…

… но никак не наоборот!

Народ потихонечку расходится, бурно обсуждая парад и своё отношение к нему, к войне, к политике и политикам как вообще, так и к конкретным личностям.

Мнений особо не скрывают — это Франция, с её Правами и Свободами (пусть даже в значительной мере только декларативными), да ещё и после Великой Войны. Даже если человек не воевал лично, то тяжёлое, смрадное дыхание Смерти так или иначе коснулось его губ. А после этого, хочешь ты или нет, отношение ко многим вещам меняется очень сильно.

— А ты… ты же русский? — цепляется ко мне какой-то упитанный обыватель, вкусно дыша в лицо свежим арманьяком и ветчиной. Полное его, чисто выбритое лицо с усиками-щёточкой, раскраснелось от жары, алкоголя и эмоций, но вполне доброжелательно — ему, чёрт подери, просто охота поговорить!

— Боксёр! — вместо меня отзывается его приятель, такой же упитанный розовощёкий малый, отличающийся разве что размером усов, — Вчера дрался, и славно так!

Давлю смешок… столько усилий на ниве политике, и — боксёр… Хотя впрочем, чему я удивляюсь?!

— А… — понимающе тянет упитанный и протягивает пухлую руку, — Адриан! Я в молодости тоже боксом занимался…

… и начинается монолог о славном спортивном прошлом. Взахлёб!

— Да! — нежданный приятель наступает на горло собственной, многажды отрепетированной песне, — Русский, ты что думаешь о войне?

— О войне? — собираюсь с мыслями, незаметно поглядывая на сопровождающего, который пожимает плечами — дескать, на твоё усмотрение…

— Ничего хорошего, — отвечаю честно, — Вам, французам, она быть и была нужна, а нам, русским — ни черта!

— Да никому она была не нужна, парень! — внезапно соглашается один из прислушивающихся, немолодой узкоплечий работяга с огромными шишковатыми ладонями, в мозолистую кожу которых, кажется, навек въелась угольная пыль и машинное масло, — Никому! Да тысяча чертей! Если бы эти политики и капиталисты…

— Да что говоришь?! — взвивается один из прохожих, по виду и повадкам из мелких служащих, — Если бы не…

Ухожу, пока они заняты спором. Надвинув на глаза кепку-восьмиклинку, иду вместе с народом по улицам, держа наготове фотоаппарат.

Сейчас, как по мне, шанс поймать интересные кадры много больше, чем стоя в густой толпе и снимая, фактически, одно и тоже вместе с доброй сотней профессиональных фотографов. Люди, на лицах которых ещё не остыли ярчайшие эмоции, но уже не на пике оных, это, чёрт подери, интереснейший материал!

Иду не торопясь, время от времени прицеливаясь через объектив фотоаппарата. Седой старик с наградами за франко-прусскую полувековой давности, идёт, опираясь на костыль, и ведёт за руку, очевидно внучку, если не правнучку. Кроха, лет пяти от силы, важная от осознания своей миссии, несёт портрет отца, не вернувшегося с войны.

Спрашиваю одними глазами и получаю такое же безмолвное разрешение от седого патриарха. Забежав вперёд, припадаю на колено — так, чтобы не потревожить ноющую голень. Щёлк!

Снова хожу среди людей, выискивая интересные кадры, наблюдая и слушая. Необыкновенно много интереснейших типажей и сценок, как это всегда бывает в такие минуты. Потом все эти типажи и личности спрячут свои эмоции в пропахший нафталином сундук подсознания, и их лица станут типичными лицами обывателей, неинтересными и не заслуживающими внимания.

Необыкновенно много иностранцев, в военной форме и в костюмах, что и неудивительно. Парад — это апофеоз многодневного торжества Франции в Эльзасе, и сюда, хотя бы на один день, съехались дипломаты, предприниматели, журналисты и Бог весть, кто ещё, притом, чёрт подери, буквально со всего мира!

В двадцать первом веке видеть такое смешение рас, национальностей и религий нормально, но сейчас… очень необычно. Замечаю, что уже настолько вжился в это время, что проходящий мимо азиат или чернокожий, ведущий себя с уверенным достоинством, кажется, чёрт подери, чем-то диким!

Они не вызывают у меня отторжения, но кажется невероятно странным, что китаец (китаец, чёрт подери!) идёт по середине тротуара в костюме-тройке, а не по проезжей части (китаец!), неся на голове тюк с грязным бельём. Отвык…

Мир сейчас такой — расистский, ни черта не толерантный и часто — неприятный. Это пока ещё — не моя Европа…

Кручусь с фотоаппаратом в толпе, чувствуя себя мишенью. Наблюдатели… да есть ли от них толк?! Чёрт его знает!