Без парашюта

— Правильно! Люди разные, а мужики одинаковые. А этого урода я просто ненавижу! Черт! Такой цветочек сорвал и выкинул! — орала она, не обращая внимания на удивленные взгляды посетителей кафе. Вдруг сквозь дымку никотина и пелену, окутывающую мое сознание алкоголем, я увидела его. Господи! Такой скорби я еще не замечала ни на одном лице. И вновь я забыла себя, я чувствовала лишь его боль. Слезы высохли, я опять улыбалась. Нет! Мне хорошо. Я не могу быть источником его страданий. Ни за что! Это было тринадцатого августа. Действительно, чертова дюжина.

Я не помню, как жила последующие дни. Сперва я звонила ему — мне хотелось понять, в чем дело. Я вырвала из него предложение стать друзьями. Потом последовал возврат кассет и фотографий, хотя наши совместные снимки Боря все же оставил себе, вновь вселяя в мое сердце надежду. Затем Таня вела с ним продолжительные переговоры, во время которых я обжигала пальцы горячим воском, чтобы не сойти с ума… В тот день я опять взорвалась, вновь полезла, куда не надо. Наверное, я очень нетерпелива, но я не могу, не хочу, не умею ждать. Я позвонила ему и, неся какую-то околесицу, заставила дать мне слово объяснить, что происходит. Боря не захотел встречаться со мной в тот же день и, ссылаясь на свое душевное состояние, перенес наше свидание на завтра. А Татьяна изо всех сил пыталась вправить мне мозги.

— Катя! Ты все себе напридумывала, — уверенно говорила она. — Боря настоящий сказочный принц, и переживает он соответственно. Сама подумай, где ты еще такое видела — море цветов, ухаживания… Он очень хорошо к тебе относится, Катенька, он сам так сказал. Пойми же, ему сейчас трудно, больно…

— Да почему, черт возьми?

— На горизонте опять появилась эта Вика, — тут последовала мохнатая матерная тирада, описывающая несчастную Вику. — Он очень ее любил, Катя. А тут еще получается, что перед тобой он виноват…

— Хорошо, а я то что должна делать? — перебивала я, в ужасе понимая, что мне никак не вникнуть в суть проблемы.

— Подожди, — обняла меня Таня. — Он вернется. Дурак будет, если не вернется. Но, вероятно, Боре все представлялось в ином свете. Он хорошо держался в тот день. Прежняя улыбка, терпеливые объяснения…

— Пойми, Катенька, я не готов сейчас ни к каким серьезным отношениям. Вот попробовал, и никак!

— А не к серьезным? — встряла я.

— Но ведь нужна взаимность. Так нельзя, — удивленно ответил Боря.

— Мне ничего не нужно, — уверенно отпарировала я.

— Тогда уже я ничего не понимаю.

— Да, кажется мы говорим на разных языках, — согласилась я. — Ты любишь ее?

— Не знаю… Я не могу ее забыть. Наверное…

— Тогда ты должен, обязан ее вернуть! Ты вот сидишь в своей депрессии, жалеешь себя, а это так гадко! Ты такой эгоист! — взорвалась я, но взволнованный взгляд Бори охладил мой пыл.

— Мы встречались в этот понедельник, — глухо заговорил он. — Вика позвонила, сказала, что ей плохо, что она любит меня, но вернуться отказалась. Она там уже сильно повязана.

Мысли бестолково проносились у меня в голове. Вот это да! Как, оказывается, славно бывает! Какая-то Вика, которую я в глаза не видела и, надеюсь, не увижу, умудрилась вывалить в грязи и меня, и Борю, и, черт знает, кого еще — я уже чувствовала, что наломаю дров. Что ей надо? Борю? Нет, ей нужно поклонение всех мужчин, которые оказались на пути. И там ей не бросить, и здесь не забыть. И в двадцать восемь лет (Бог мой! Почти старуха!) она будет вести себя, как маленькая девочка и размазывать сопли… Нет! О чем это я? Ведь Боренька ее любит! — Неужели тебе хорошо вот так сидеть со мной? — недоверчиво спросил Боря.

— Да! И еще лучше мне станет, если вы помиритесь, — придя в себя от мимолетной вспышки ненависти, ответила я. Может быть, мне рассказать ему свою историю? Тогда он поймет, насколько все в этом мире хрупко, как нужно беречь такой щедрый подарок неба, как любовь. Ну пусть она мерзавка (он этого, конечно, никогда не поймет), пусть не любит его, но ведь он верит в свои чувства, а это уже не мало! Мне уже не будет больно, и то, как он со мной поступил, вряд ли сможет меня унизить. Так пусть же он не чувствует себя виноватым. Ведь я была так счастлива почти целый месяц! Ну подумаешь, запудрил мозги, переспал и бросил! Я и не такое пережила! Но я ничего не рассказала, не сумела. Я вообще никому не говорила об этом. Да и как такое можно рассказывать? Как можно признаться в том, что случилось со мной? Витька прав, мои руки в крови, а это не повод для хвастовства. Я не знаю, где кончается извилистый вираж моей судьбы, а где начинается моя вина, но дело было так.

Я всегда слыла в нашей семье паршивой овечкой. Вечно со мной что-то происходило — то я прогуливала школу, то убегала из дому с какими-то бредовыми идеями. Эти вспышки не мешали мне хорошо учиться, даже очень хорошо, но с родителями я все равно не ладила.