Без пяти минут полдень

Время шло, а Ида стояла и не решалась отойти. Но будильник зазвонил, и ей пришлось покинуть тёмный угол. А затем дневные дела и заботы притупили образ «Эя», и вспомнился белоснежный восьмилап перед самым сном, но усталость тут же стёрла его набежавшим тёплой волной сном.

Утром Ида проснулась в тишине, хотя долго вслушивалась, надеясь различить шорох коготков по полу. С того утра она следовала данному слову, хоть не всегда удавалось изгонять страхи из головы. Время выветрило из её головы таинственный коридор за шкафом и печь с дверцей, оставив легчайшее послевкусие от дивного видения. Иногда «Эй» давал о себе знать, но случалось это так редко, что впоследствии Ида была уверена: комнату навещают мыши.

Говорящие

Они говорили с ней.

Это произошло не сразу, как они сами после выразились: она не была готова. Это случилось постепенно. Сначала она начала различать в тишине коридоров и залов музея тихий, смущённый шёпот, скорее походивший на сухой шелест скудной листвы на деревьях в ноябре. Затем отдельные слова достигали её сознания, а после и целые фразы.

И вот пришёл тот день, когда с ней заговорили впервые, обратились именно к ней. А дальше, как случается в больших дворцах, слухи и сарафанное радио разнесли по галерее весть о ней – Говорящей с ними.

Наверное, всё потому, что она так и не смогла отказаться от Чуда, не дала себе отречься от волшебства, с которым вошла в этот мир. Сам мир каждодневно зарывал, топтал, вырубал и сжигал всеми силами любой отголосок магии, словно не мог допустить мысли о подобном соседстве.

Она никому не сказала, не посвятила в своё открытие, да ей бы не поверили. Говорящие с ней признались, что она первая за несколько сотен лет, кто их слышит, а, главное, отвечает. Другие видят лишь картинки – контуры, очертания, мазки, но не далее того. Жизнь ускользает от их взора.

Её любимицей стала «Девушка с клеткой». Эта необычная картина обрела жизнь в конце 20-х годов прошлого столетия, но краски на полотне по-прежнему хранили сочность бирюзы и охряных росчерков. Безусловная красавица – госпожа картины – гордо стояла у забранных цветастых кулис, с закрытыми глазами, о цвете коих оставались догадки. Голову причудливым тюрбаном венчала вытянутая клетка с кенаром, частично накрытая полосатой накидкой.

О чём же могла думать загадочная безымянная красотка в экзотическом головном уборе?

– Если, по правде, сказать, ни о чём.

Чуть кокетливый, с еле уловимой ноткой каприза, приятный голосок раздался со стороны бирюзово-охряного полотна.

– Почему-то каждому, кто подходит и пялится на меня, необходимо убедить себя самого, что я непременно о чём-то размышляю, либо мечтаю, или грущу. Но вы-то, вы, голубушка, так не думаете?

– О нет, – тихонько, шёпотом, чтобы в соседнем зале не услышали её, отозвалась она, смотритель музея. – Я просто любовалась вашей чудной птицей и переливами занавеса. Только и всего.

– Знаете, вас послало провидение не иначе, – шевелились карминово-красные губы персонажа старой картины. – Вы одна не смотрите взглядом оценщика. Это бр-р-р, как неприятно. Вас все зовут Лерией. Но имени такого мне не известно. Это же сокращение?

– Вы правы. По правде меня зовут Калерия, а Лерия – сокращение, звучащее более импозантно что ли, – произнесла Лерия, беспокойно при том щипая края форменного жилета.

– Что вы, милочка, Калерия – вот это авантажно и не затёрто. Пользуйтесь полным именем, не теряйте из него ни единой буквы и не позволяйте другим подобных потерь, – наставительно заявила Девушка с клеткой. Так странно, в отличие от неё, кенар не издавал ни звука.

– Хорошо, – тут же согласилась Лерия, которая стала Калерией. – А почему ваша птица молчит? У неё должно быть прелестный голос.

Если кенар молчал, то его хозяйка, голова которой служила пьедесталом для клети, ни разу не распахнула молочных век, цвет глаз так и оставался загадкой. Спросить же о них было как-то неловко.

– Могу ли я вам откровенно излить душу? – неожиданно дама с клетчатой короной поддалась вперёд, кенар замахал крылышками, но удержался на раскачавшейся жёрдочке. – В этом зале меня никто не понимает. Совершенно никто.

– Ну конечно, мы же рабочий класс – жёлтая кость, не то, что некоторые, – проворчал позади шушукавшихся мрачный мужской голос, молодой, с хрипотцой.

Калерия обернулась. На противоположной стене на тросах висел портрет рабочего, ткача. На тёмном фоне чёткими мазками значилась голова на крепкой шее, да частично проступали плечи. Красивое мужественное лицо, правда, глаза какие-то грустные, задумчивые.

– Снова вы! – разражено воскликнула Девушка, явно обращаясь к молодому Ткачу. – Между прочим, неприлично встревать в чужой разговор.

– Между прочим, ты тут, гражданка, не одна висишь, – назидательно констатировал Ткач. – Здесь рабочий класс представлен. А ты тут по ошибке. Артисточка!

– Что?! Да я работник театра, между прочим. Ведущая актриса, да-да. Да спектакли с моим участием удостаивал вниманием сам Председатель Совета народных комиссаров СССР!