Без Поводыря

К тому же, в попутчики набился новый томский губернатор Родзянко. Так‑то он вроде как стеснялся выказывать мне откровенную симпатию. Считал, видно, что это может быть воспринято обществом, как подхалимаж. Чего непримиримый борец с коррупцией и мздоимством чурался аки черт ладана.

Николай Васильевич и прежде казался мне человеком простым и открытым. Лишенным гонористости выскочивших из грязи в князи мелкопоместных дворянчиков. Не чурался купечества, мог и с простым людом ласково поговорить. Оратором был, быть может, и не великим — лавры Цицерона ему и не снились. Зато говорил всегда довольно просто и понятно, без пышных латинских цитат. И то ли сам втянулся уже в прививаемый мною стиль администрирования, толи вызнал как‑то мои предочтения, но на станциях и кратких остановках на тракте, говорил исключительно по делу.

После Проскоковской же деревеньки, где наш растянувшийся на полверсты караван перехватил изрядно разбогатевший, принарядившийся в аглицкое сукно и драгоценные меха Кухтерин, я и вовсе Родзянко в свой дормез пригласил пересесть. Очень уж томскому начальнику любопытно было — отчего я именно такие условия для получения кредита в Промышленном банке бывшему извозному мужичку предъявил. Пришлось объяснять. Слово за слово, верста за верстой, и выболтал я попутчикам чуть ли не весь свой план глобального обустройства родного края.

Евграфка думал широко. А «случайно» повстречав нас в Проскоково, пытался увлечь громадьем планов и меня. Язык у отставного извозчика всегда был подвешен хорошо, а подлизываться умел и вовсе профессионально. Так что совсем отказать у меня бы при всем желании не получилось бы. Смешной он. Нравится он мне. Сразу понравился. Импонирует чем‑то этакий вот тип русских мужичков — смекалистых, активных, неспокойных.

И рассудил Евграфка все абсолютно верно. Железный путь от моря до океана — это конечно замечательно. Железные машины, которые Барановский на томском механическом заводе затевает строить — хоть и чудно — навроде емелиной печи, но тоже не везде пройдут. Когда еще Петечка Фрезе скрестит ежа и ужа… карету с двигателем Отто и моим карбюратором — один Господь ведает. А уголь от приисков к складам уже сейчас возить нужно. И руду к прожорливым домнам. И переселенцев из Екатеринбурга в Тюмень. И Барнаульским трактом от Томска до Бийска зимой в десятки раз больше грузов перевозят, чем летом по рекам. Никуда пока без старой надежной гужевой тяги не деться. Одна беда. Лошадки у нас в Сибири большей частью киргизские. Маленькие, неприхотливые и выносливые, но не способные тянуть больше двадцати пудов в санях или телеге. Для серьезных дел требовалась другая порода, которую еще только предстояло вывести, и чем Кухтерин с подрастающими сыновьями не прочь был заняться.

Естественно он понимал, что дело это долгое и необязательно гарантирующее успех. Европейские битюги, которых Евграфка намеревался взять за основу — скотина дорогущая, капризная и к нашему климату непривычная. Пока еще природа возьмет свое, и эти першероны обрастут мехом и привыкнут к туземной пище. А проценты по кредиту, коли я замолвлю словечко в правлении, нужно будет ежемесячно выплачивать. Потому он не только за деньгами ко мне по старой дружбе обратился. Хотел еще табунок у киргизов прикупить, и подряд получить на перевозку переселенцев. Эксклюзивный, едрешкин корень, договор. Привилегию, так сказать. Взамен божился, что у его ни один человек дорогой не помрет и не потеряется. Никого в пути не ограбят, не обманут и в рекруты не забреют.

— Тобой, благодетель мой, стращать буду, — и не скрывал хитрый мужик. — И татей трактовых и чернильное племя. Оне, батюшка–генерал, одним именем твоим с лица белеют. Так и моих коневодов тронуть не посмеют.

— А если все‑таки? — исключительно из любопытства, поинтересовалась отогревающая руки в тонких перчатках о теплые бока станционного самовара, поинтересовалась Наденька. — Что если все‑таки решаться? А вы, милейший, слово дали?

— Так это, — засуетился, сунулся куда‑то в глубину одежных слоев, Кухтерин. — Я ить, матушка, у Ваньки Карышева христом–Богом пистоль вымолил. Один в один, как у их сиятельства батюшки благодетеля. А народишку ужо и нахвастал, будто оружье энто мне лично их превосходительство выдал, дабы я, значиться, вахлаков подорожных и иных каких татей, горяченьким встречал…

Посмеялись над находчивостью мужичка. Я боялся, что даже будь этот пистоль и правда лично мной даренным, вряд ли он остановит действительно лихих людей. А вот неминуемая расплата за содеянное — очень может быть. Миша Карбышев однажды уже пересказывал бродящие обо мне в народе легенды. Отчего‑то простой люд был уверен, что все мои враги, долго и счастливо не живут. И что револьвер мой — волшебный. Вроде меча–кладенца. И заряды в нем будто бы никогда не кончаются, и попадают из него всегда точно в цель. Меня тогда еще позабавило — повинуясь народной воле, я вдруг стал мифологическим персонажем!