Без Поводыря

Мох, железная палочка с насечкой — вроде простенького напильника, и камешек кремня. Загадочный, совершенно недоступный моему пониманию набор. И каждый раз, глядя за тем, как ловко казаки умудряются разводить этим приспособлением костры, удивляюсь. Я и спичками‑то не с первого раза, если без бересты, или заранее приготовленной бумаги.

Уже когда спальные места были готовы и костер горел, дошло — мы далеко не первые выбрали это местечко для привала. Слишком уж удачно лежали бревна вокруг костровища, а на окрестных деревьях встречались следы топора.

— Промысловики тут чуть не все лето стоят, — достаточно чисто, на русском, подтвердил мою догадку Рашит. — Грибы, ягоды. Если вода высокая — лес рубят.

— А что же инспекторы? — удивился я. По простоте душевной, считал, будто все лесные богатства здесь давно учтены и вырубка без «билета» невозможна.

— Черный лес, — пожал плечами татарин. И добавил, с усмешкой, еще что‑то на родном языке. — Бу урманда пицен ери.

— Леший злой тут живет, — вроде как перевел один из казаков, и тоже рассмеялся. — Мешает деревья считать.

Это означало, как я понял, что, по доброй воле, лесные инспекторы сюда и не суются. Глупо погибнуть «в медвежьих лапах» из‑за десятка бревен. Да и нет здесь так называемого — делового — леса. Березы, ели. Вдоль рек и ручьев — тальник или ива. По сырым оврагам — осина. Кедровые боры — большая редкость, да и не трогают их туземцы. Лиственницы — тоже мало, а сосен и не сыскать вовсе. Это там, к северу, или к западу, вдоль Томи и Оби — огромные пока еще, совсем чуточку обкусанные по опушкам, величественные боры. На километры тянущиеся вдоль главных транспортных артерий. Исправно снабжающие местных жителей древесиной и на постройки, и на корабли с баржами, и дровами, конечно.

Ружья — спенсерки у казаков и какое‑то дульнозарядное недоразумение у татар — в пределах вытянутой руки. Поужинали традиционной кашей с кусочками солонины, и стали устраиваться спать. И о ночных дежурствах никто даже не заговаривал. Зачем, если есть две широкогрудые собаки? Мелочь лесная и сама к людям не полезет, а что‑то серьезное псы встретят. Сами не справятся — не дай Бог шатун — тогда только людей будить станут.

Снова вспомнил об обещанном царю подарке, тем более что и спать‑то не хотелось. Рано еще было. Только–только звезды на небе разгорелись. Я обычно в это время еще за столом сидел. Дел было много, дня не хватало. А теперь вот и устать как следует не успел, и трапеза обильная в сон не потянула. Хотел было с проводниками о собаках поговорить, да пока спальное место себе оборудовал, они уже и засопели. Так и лежал еще часа полтора — смотрел на огонь, слушал как поскрипывают елки и фыркают лошадки…

Тугояковку нужно было назвать Змеиной речкой. Ох как она, паразитка, извивалась да петляла! Силился по карте вымерять сколько же мы за второй день пройти успели — не сумел. Если все изгибы прямой чертой проткнуть, выходило тринадцать верст. А по ощущениям — точно все тридцать.

Часа в четыре проехали устье Гривы — широкого ручья, на котором где‑то там, за холмом спряталась неуказанная ни на одной карте деревушка. Собаки гавкнули на что‑то невидимое за сугробами, и после окрика Ильяза, заторопились догонять маленький, всего‑то дюжина лошадей, караван. Потом уже, за очередным поворотом, седые казаки поспорили — двое за нами наблюдали или все‑таки трое.

— И много в здешних местах таких селений? — поинтересовался я у бородачей.

— А хто их знаит, вашство, — блеснул глазами тот, что постарше да покоренастей. — Одно время много было. Рассейские, как волю дали, будто клопы голодные из‑за камня полезли. Ждали их тут, ага…

— Это ведь, Ваше превосходительство, только мнится, будто землицы у нас на всех хватит, — поддержал товарища второй антоновец. — А как оглянесся, да присмотрисся, так и все почитай и занято. Энти‑то, рассейские, в батраки к добрым хозейвам идти брезгуют. Свободы им надоть. Сами‑то людишки хилые…

— Вороватые, — продолжил старший. — И смердит от них… А туды жо… Волю им.

— Вот и лезут куда нипопадя, — и ведь явно не сговаривались. А один за другим, как дикторы с центрального телевидения.

— Уходят в такие вот, чернолесья. Полянку найдут, или тайгу поджечь пытаются… Баб в соху впрягут, покарябают немного землицу и рады. Хозя–я-яева!

— А того, дурни, не ведают, что пшеничку у нас не каждому вырастить удается. И не везде. Там, у Чаусского острога, или дальше к югу — всегда, пожалуйста. А в здешних местах и сроки надобно знать, и Господа молить.

— Или рожь в землю кидать, а то и ячмень.

— Голодают? — догадался я.

— А и голодают. Лебеда‑то их любимая в тайге не водится. Трав с ягодами не знают. На зверя охотиться не умеют…

— Да и справы не имеют. Ни ружей, ни рогатины. А туда же — в Сибирь!

— Так и дать им — чего толку‑то? Евойного мужичка соплей перешибить. Куда ему рогатину?

— И чего? Так и мрут в лесах?