Без права на награду

Николай Романович – весельчак без буянства – воспитывал дочь Катерину осьмнадцати лет, которая уже была сговорена за капитана гвардии барона Меллера-Закомельского, обладателя соседнего имения. Родители нет-нет да бросали на генерал-майора укоризненные взгляды: эх, поздновато вы к нам пожаловали! Но сама «панна Катерина», кажется, была довольна судьбой и меньше всего думала о густоте эполет суженого. Приезд ее жениха намечался назавтра, и черноглазая мадемуазель пребывала в блаженном предвкушении встречи: на вопросы отвечала невпопад, с гостями была рассеяна до неприличия и все ловила взглядом мелкий белый пушок за окном.

Это ее состояние сразу понравилось Бенкендорфу. Он подмигнул Катерине Николаевне, мол, все про вас понятно, чем вогнал девицу в краску, но и расположил к себе.

– Вы господина Меллера знаете? – осторожно осведомилась хозяйка.

– Отличнейший человек, – заверил Александр Христофорович. – Сын генерал-аншефа. В Заграничном походе прекрасно себя показал. – Он поймал благодарный взгляд девицы. – Хорошо, что молодые стали раньше жениться. Это мы с войной припозднились. Между тем дом, хозяйство делают человека степенным, не позволяют увлекаться развратными политическими теориями.

За столом все затьфукали и закрестились: «Храни Бог! Храни Бог!»

– Хватит с нас и одной Бонапартовой беды, – рассудил предводитель. – Все Вольтеры с Дидеротами! Уж как их учения свирепствовали! Лихорадка – ни дать ни взять.

И снова сотрапезники согласились с благонамеренными суждениями хозяина дома. Заговорили о соседях, знакомых и родне. Оживились, стали сыпать шутками. Порой далекими от снисходительности.

– Прекрасно, что вы к нам завернули, прежде чем ехать к Дуниной, – кивал предводитель. – Приятный, так сказать, знак уважения. Все же Шидловские здесь, близ Харькова, поважнее будут. – Он избоченился. – Наш отец владел почитай всей округой. Да у нас с Дуниной тяжба. Не земельная. Но все же…

– И вы тем не менее едете к ней? – осведомился Бенкендорф, отправляя в рот пятый кусок пирога.

– А что делать? Так принято. У нас гуляют на Пасху. В Мерчике. Видали дворец моего батюшки? Да я вам покажу, как сподобитесь. Огроменное строение. Всякому барону, чи графу французскому на зависть.

– Да ладно тебе, старый, – уняла мужа предводительша. – Расхвастался! И правда, господин генерал-майор, у нас балы весной. А в Крещение – извольте к Марии Дмитриевне. Всем, так сказать, семейством, с чадами и домочадцами. Теперь вот и жениха везем. Показывать. Вдруг не примут его? Ведь не здешнего корня.

– Мама! – с укором проговорила мадемуазель Шидловская. Она явно не одобряла смотрин для жениха. Да и Меллер-Закомельский одобрит ли?

– Напоказывались уже! – вспылил предводитель, ничуть не стесняясь гостей.

Княгиня Куракина осторожно наступила Шурке под столом на ногу: слушай, важное.

– Братца моего Мишаню как обидели! Каким дураком на весь свет выставили! По ее, по Дуниной, милости.

– Мишаня сам виноват, – подала голос хозяйка.

– Где он виноват? От него жена сбежала. И что ему теперь соломенным вдовцом до гробовой доски жить?

Александр Христофорович потянулся через стол к мадемуазель Шидловской и шепотом попросил:

– Просветите нас. Мы сидим и предмета спора не понимаем.

Катерина Николаевна живо зашептала:

– Дядя мой, Михаил Романович, венчался с Авдотьей Дуниной, дочерью Николая Петровича Дунина, майора, брата мужа госпожи Дуниной, ну того, что генерал. Авдотья ей родная племянница. Они не поладили. В смысле, муж с Авдотьей. И та сбежала с отставным прапорщиком в Трубчевск под Орел, потом куда-то под Воронеж. Дядя Михаил ей вернул приданое. И стал просить в духовной консистории, чтоб развели. Де жена блудит безбожно с таким-то чином. А ему говорят, да хоть с полком, не положено.

Бенкендорф хмыкнул: известная песня. Люди лет по двадцать процессы ведут. Разъезд без взаимных претензий – самое верное.

– Чего вы шепчетесь? – возмутился хозяин дома. – Мишаню осуждаете? Да он дитя. Его опозорили, хорошо не обобрали. Хотя именьишко ее не след и отдавать было.

– Пустое, – вмешалась супруга. – Он ей имение, она ему согласие, чтобы миром. Купили двух свидетелей. Те в консистории показали: своими глазами видели разврат Авдотьи Николаевны. Без этого никуда. Ну, думали, все, сладили дело. Как вдруг госпожа Дунина налетела коршуном. Всех застращала. И консисторию, и Гражданскую палату, и Авдотью, и Мишаню-мученика, прости Господи.

– Как застращала? – не понял генерал. – Зачем?

– Ведь на семействе пятно! – пояснил предводитель. – Разговоров не оберешься. Срам один. Уличенному в блуде консистория запрет на новый брак пишет. Авдотья без царя в голове. Согласилась.

«Видать, крепко своего прапорщика любила».

– Однако тетка не могла стерпеть, чтобы фамилию Дуниных так склоняли. У нее шесть девок на выданье. Как она их распихает, ежели Авдотью публично уличат в разврате?

– И тут наш Мишаня, дурак дураком, – сокрушенно вздохнул Николай Романович. – Говорит: тогда уличайте меня. Терпежу нету. Хочу детей законных. Годы-то идут.