Без права на награду

Парень затанцевал в седле. Командир не сказал: «остаться». Проводник отряду больше не нужен. Но нужен ординарец, вестовой, посыльный – шустрый, пролазливый, без страха, но с мозгами. Бенкендорф знал, что Шлема не уйдет. Раз показачившись, дома не усидишь.

В Белый, брошенный жителями, сбрелись несколько отрядов, предводимых местными помещиками. Диво дивное! Оказывается, не всех и не везде резали.

– Ваше дело – вредить, – прямо сказал им Шурка. – Тревожить поминутно. То там, то здесь. Поджигать. Захватывать курьеров. Пересылать нам сведения.

– Москву-то…

Что было для этих людей в Первопрестольной? Городе, который они отродясь не видели и вряд ли увидят? Уж, конечно, не сытый, богатый народ. Не магазины и лавки. Не мосты и прущие через парапеты набережной нескучные сады. Здесь дорожились святынями, сложенными в белые дарохранительницы соборов. И площадью. И стенами. И гробами старых государей.

Бенкендорф молча тронул пятками бока лошади. Москва и ему представлялась непреодолимым рубежом.

* * *

Еще на краешке Смоленских земель, в селе Самойлове под Гжатском, казаки, споткнувшись об околицу, обнаружили мародеров. Большинство порубили сразу, к вящей радости мужиков и особенно баб. Но человек сто засело в каретном сарае возле господского дома. Откуда вело прицельный огонь и вовсе не собиралось сдаваться.

Потери наступавшей стороны составили около десятка убитыми, что разозлило донцов, и те бросились на штурм. Чтобы их всех не положили тут же, Бенкендорф спешил два эскадрона драгун, велел примкнуть штыки и помочь иррегулярной братии. Мародеры отбивались с храбростью обреченных, но, наконец, вломившиеся казаки перебили почти всех.

Мужики приходили ныть, чтобы им отдали пленных на истязание, которое перед смертью они полагали естественной расплатой за грабеж.

– Им же на небесах легче будет, – степенно рассуждал староста, – если здесь отмучаются. Вы гляньте, что они творили.

В доказательство была представлена церковь с сорванными окладами и загаженным полом.

– А вы куда смотрели? – огрызнулся Шурка.

Не получив неприятелей, крестьяне взялись за своих.

– Дозвольте нам дуру-то нашу, Кузьминичну, утопить? – вновь вышел с предложением староста. – Она французу серебро выдала.

– Какое серебро? – хмуро осведомился полковник. Жители Самойлова нравились ему все меньше.

Оказалось, что после отъезда барыни дворовые вырыли в подвале яму, куда схоронили из ее скарба все, что блестело. Но ключница открыла место врагу.

– Должно быть, ее били? Принуждали? – осведомился сердобольный Серж.

– Как без этого? – мужики переминались с ноги на ногу. – До сих пор на животе лежит. Говорит, кости переломали. Так мы ее утопим?

– Чтобы меньше мучилась? – уточнил Бенкендорф. – Ой, не о барском добре у вас душа разболелась. Сами хотели серебра загрести?

В ответ крестьяне возбужденно загудели: и в мыслях не было, как можно?

– Кузьминичну свою оставьте перед барыней ответ держать. Как вернется…

– Вернется она, держи карман! – раздались возгласы из толпы. – Наша барыня давно тю-тю! К французу подалась!

Серж поманил друга пальцем.

– Знаешь, чье имение? Princesse Alexis.

Шурка присвистнул. Александра Голицына была известной в свете ханжой. Тайной католичкой. Везде возила с собой аббатов и готовилась сама ехать в Америку, проповедовать среди дикарей.

Крестьянам между тем представлялось, будто хозяйка, водя дружбу со схизматиками, навела на их деревню французов.

– Вот тебе аббат Николь! Вот аббат Саландр! Вот аббат Мерсье! – вопили они под окнами разграбленного дома.

Серж, стоя на крыльце, помирал со смеху. Все перечисленные были его преподавателями в пансионе, где Шурка учился четырьмя годами старше. Он тоже давился хохотом, при этих грозных для детского слуха именах.

Пошли в господский дом. Тот был пуст. Даже окна выбиты. В продуваемой ветром анфиладе хлопали двери. Под ногами скрипели осколки стекла, а где-то вдалеке били часы.

Друзья миновали несколько парадных залов, приблизились к жилым. Опочивальня княгини. Молельня.

– Давно не видел! – Серж нажал на ручку двери.

Строгий кипарисовый крест. Скамеечка, похожая на стул с опиленными ножками. На аналое вместо Библии – хлыст для самобичевания – изящный, с ручной из слоновой кости и шелковыми языками.

– По-моему, дама развлекалась.

Лаковое бюро у стены было до отказа набито французскими журналами. Стали вытаскивать, и на Бюхну рухнула папка отлично отпечатанных листков фривольного содержания. Фрагонар в подробностях!

Сгибаясь от смеха, друзья забрали сокровище с собой, чтобы всучить казакам. Те плевались, но развратились легко и до ночи донимали Василису. Офицерам пришлось забрать девку в дом.

* * *