Без права на награду

Бенкендорф кивнул. Оставил у доверенного лица, у земляка. Сознание быстро покидало умирающего, но рот все еще шевелился.

– Отходит, – послышался рядом голос денщика, неизвестно как вошедшего в комнату. – Воздуху не хватает.

Не то. Полковник как мог, напряг слух. И впервые в жизни, еще до контузии, до глухоты, прочитал по губам.

– Люблю. Жаль…

Ему не пришлось лгать. Утешать и говорить, будто она тоже. Багратион еще шевелил губами, но уже без слов. Его набрякшие воспаленные веки были опущены.

Наконец, он весь вытянулся, внятно выговорил:

– Предали…

И, двинув назад по постели обеими ногами, отчего от бинтов поднялся смрад, затих. Дюжий корабельный канат души разрубили одним махом.

Денщик засуетился, начал выпрямлять и прихорашивать тело, закрывая одеялом самое нестерпимое для глаз. Потом отошел к двери:

– Пожалуйте прощаться.

Бенкендорф вышел. Обратный путь занял у него еще полсуток. Он привез великой княгине печальную весть. Та вскрикнула, хотя и ожидала ее. Но не стала ни падать в обморок, ни рыдать прилюдно. Уронила край шали на пол и, волоча его за собой, пошла прочь.

* * *

– Потеряли! – Видно, принц, вопреки мнению жены, не считал Багратиона помехой своему семейному счастью и горевал искренне. – Есть ли в армии хоть один, способный его заменить? – Теперь Георг говорил по-французски. А вот на набережной стеснялся, ломал язык русским.

– Милорадович, Ермолов, Толь, Раевский, Дохтуров, Коновницын, Неверовский, Воронцов, – полковник готов был и дальше перечислять фамилии.

Но вернулась великая княжна.

– Прости, мой друг, – ее грустная улыбка предназначалась мужу, – мне необходимо еще побеседовать с флигель-адъютантом. – Она сделала Александру Христофоровичу знак следовать за собой и вскоре оказалась в уже знакомой полукруглой комнате. – Что вы знаете касательно моей матери? Уже распускают слухи о ее недостойном поведении. Будто она упаковала даже медные шандалы в Зимнем. Готовилась к бегству! А жена брата, – царевна поморщилась, – не стала собираться… Неужели правда?

Что правда? Шура разозлился. Упаковала она! Может, и упаковала.

– Мадам, у вашей матушки на руках не одни шандалы. – Его все-таки вывели из себя, и голос начал предательски дрожать. – На ней воспитательные дома, пансионы, сиротские приюты. Всех надо выслать, эвакуировать. Элизе хорошо, – Бенкендорф даже не заметил, что назвал супругу государя так фамильярно, – заказать себе чашку: «Я русская и с русскими умру» – и сидеть, сложа руки. Она ни за что не отвечает.

– Спасибо, – выдавила царевна. – А то уж я пала духом. Знаете, письма мамы, они действительно… мелочны.

О да. Он знал. Кутай горло, не забывай носки. Великая княжна протянула полковнику еще один конверт. «Я не понимаю, как беспорядочно прошла эвакуация из Москвы. Девиц из Благородного пансиона вывозили на простых телегах. Неужели нельзя было найти кареты?» Добрый старый фатерлянд с его штучными интересами! Но разве плохо, когда кто-то не теряет головы в самых крайних обстоятельствах?

– Что вы сделали с письмами князя Багратиона? – прямо спросил Бенкендорф.

– Сожгла. Немедленно.

– Там не все. Часть в Петербурге. У доверенных людей.

Ее высочество кивнула.

– Я напишу брату. Открыто.

– Надеюсь, о моей миссии…

– Ни слова. – Она уже взяла себя в руки и заговорила о другом. – Через пару дней я отправляю младшего сына к бабушке в столицу. Вечером ему разрешают несколько капель козьего молока. Георг сам его кормит. Хотите посмотреть?

От такой чести не отказываются.

Принц пребывал в дурном расположении духа. Дела на пристани шли не лучшим образом. Но чуть только внесли младенца, лицо отца прояснилось, он осторожно принял очередное высочество на руки. Малыш был большой, красный и горластый. Ему не нравилось отрываться от кормилицы, однако рожок с козьим молоком его утешил, и он стал дрыгать в воздухе толстыми пятками, ничуть не подозревая, в какой важной семье родился.

– Ваше высочество, – начал Бенкендорф, – вы намерены объявить осадное положение?

Георг помрачнел.

– Я сегодня издал манифест к жителям, где писал, что никакой опасности нет и мы с великой княжной уедем последними. – Он помедлил. – Говорят, в Москве «забыли» десять тысяч? На мне такого греха не будет.

Его высочество страшно боялся госпиталей. И военных. Считал себя трусом. В детстве цыганка схватила на улице за руку: «Ты умрешь среди трупов! Среди трупов!» Потому так сильно не хотел надевать мундир. Пришлось. Зимой, когда русские уже наступали, но раненых не поубавилось, Георг, зайдя в лазарет, заразился тифом и, вспыхнув, погас за несколько дней. Ольденбург все еще оставался во власти Наполеона: «Моим детям я завещаю шпагу и доброе имя, потому что больше мне завещать нечего». Все удивлялись, что Екатерина Павловна, выйдя замуж против воли, почти помешалась от горя. Но те, кто видел принца и принцессу вместе, говорил, что и она заслужила глоток счастья. Жаль, короткий.

Глава 4. «Горячи наши блины»