Без права на...

Я был достаточно мощной комплекции и сразу вырвал с окна щит с сеткой - рабицей, предохраняющий оконные стекла от больных. У меня уже были собраны и связаны в единую веревку все наличные простыни – их по моим расчетам должно было хватить до второго этажа, а оттуда уже можно спрыгнуть на землю.

На треск вырываемой сетки сбежался медперсонал, но попасть в палату они не могли по причине забитых в замок спичек. Они что-то кричали мне, угрожали, увещевали, уговаривали, но я, молча и спокойно делал свое дело.

Оконные рамы, прогнившие полностью, открылись настолько легко, что я этого не ожидал, распахнулись настежь, и на меня дунуло теплым весенним ветерком, пусть перемешанным со смрадом заводов, но свежим вольным воздухом, которым я не дышал столько времени. В голове у меня все закружилось.

Я попробовал выдавить решетку, но она, тоже ржавая и гнилая, крепко держалась костылями, вбитыми в стены, тогда я решил выбить ее.

Разбежавшись по койкам, я, прыгнув на подоконник, всем своим весом ударил в решетку…

Тут и случилось непоправимое.

С криком «пока, пацаны!» я вместе с решеткой вылетел в оконный проем и полетел вниз с высоты четвертого этажа. Ничто не сравниться с этим ощущением свободного полета, наверное, только занимающийся парашютным спортом, совершающий затяжные прыжки поймет меня.

Сердце колотилось, в кровь лошадиными дозами поступал адреналин, время словно остановилось, и полет длился ровно вечность.

Удар о землю не просто сотрясает тело, он впечатывает его в решетку, прилетевшую чуть раньше меня и в землю. Я слышу хруст и треск своих ломающихся костей.

Но боли нет. Она приходит мгновением позже, и такая, что я проваливаюсь в угольный мешок небытия и теряю сознание.

Я уже не слышу, как ко мне подбегают люди, как охранник по рации вызывает машину скорой помощи, как навзрыд плачет санитарка, прибежавшая из другого отделения:

- Разбился, насмерть разбился!

Врешь, не возьмешь. Кому суждено быть повешенным, утопиться не может.

До острых штырей металлического ограждения от моей головы оставалось сантиметров тридцать. Прыгни я чуть сильнее – и они при приземлении проткнули бы меня насквозь, да так, что никакая реанимация бы не спасла. Но это я узнал позже, а тогда я лежал, распластавшись на асфальте, и все происходившее вокруг меня казалось мне танцем теней.

Впрочем, как оказалось позже, не один я был таким «десантником» - из окошек прыгали – разбивались насмерть, ломали позвоночники, таз, ноги, проламывали черепа, но был и случай, когда мужик, выбив решетку, выпрыгнул с четвертого этажа, приземлился на ноги, матернулся и … пошел! А затем и побежал от спешащей охраны. И случай этот был не зимой, с ее толстым снеговым покровом, а летом с его высохшей землей и асфальтом.

Не часто, но все-таки побеги со спеца случаются. Бегут те, кто не выдерживают лечения, срока, те, у кого нет родственников и которым после спеца прямая дорога в интернат.

В старые, советские времена бывали случаи, когда урки-крышаходы ставили медперсонал на ножи и уходили в открытую дверь. В наше время такие больные находятся за крепкими стенами КПБ СТИН (Казанской спецбольницы) и поэтому таких случаев больше нет.

Бегут сейчас тихо и скрытно, под покровом ночи, особенно в тот «золотой час» (с трех до пяти утра), когда все охранники и санитарки крепко спят. Кара за побег одна – усиленное лечение и дополнительная пятилетка в Казани.

Не было случая, чтоб беглецов не поймали – «бегают» обычно недолго – от пятнадцати минут до двух недель. Конец всегда один и тот же – страшная Казань. За найденную на койке пилку – тоже Казань.

Меня не отправили лишь потому, что меня, получившего серьезные травмы пожалели врачи. Случая, подобного моему тогда еще не было в их практике, я был своего рода первой ласточкой.

Обычно технология побега однотипна – в палате открывают форточку, перепиливают купленной у медперсонала пилкой пару прутьев решетки, и, отогнув их, спускают в образовавшуюся дыру шлейф из простыней или даже вязок и спокойно спускаются вниз. Был случай, когда спускались по дымоотводной трубе, идущей из пищеблока, расположенного на первом этаже.

Бегут в любое время года – вплоть до трескучих морозов. Однажды пара побегушников смоталась в 35 мороз в пижамах и резиновых сланцах на босу ногу. Часа через полтора их доставила вневедомственная охрана с ближайшего завода, куда они, отморозившиеся зашли погреться.

Рекорд в длительности побега – две недели совершил некто Марат Кашапов – он смог добежать до товарной ветки и проникнуть в вагон, на котором добрался до родного Ишимбая. Там, пьянствуя на квартире у брата, он и попался во время рейда по проверке неблагоприятных квартир.

Основная ошибка побегушников – стремление к родному дому. Об этом прекрасно осведомлена милиция и побегушников уже ждут возле дома сотрудники с распростертыми объятиями.

Повезло с побегом только дебилу Чайнику. У Чайника проломлен лоб и удалена большая часть лобной кости, когда он злится или смеется, кожа на его лбу страшно надувается.