Без приглашения

Как же так? Меня выгнали, и мне же еще кричат, что я бежал. Но так оно и было: струсил, струсил Хартум. Этот голубь… Руки мои еще чувствовали его тепло. Бросил, не закончив, удрал.

И опять я шел по улице вверх. Куда? Наверное, домой, — куда еще. Наверное, уезжать надо, в зубные техники поступать. Может быть, в Ташкент к Амиру или к дяде в Баку? Но как же так? Я сказал директору, что хочу сделать другого голубя, современного. Это надо. И обязательно успеть.

Я уже не просто шел. В голове рисовал нового голубя. Условного. Вроде того легкого здания кафе в Баку, того самого кафе, которое называется «Геярчин». Это и есть голубь. Архитектура такая — будто распахнулись крылья… Ведь вот же могут бакинцы. Архитекторы в Старом городе возводят новые, ничем не похожие на прежние дома.

Я проходил в этот момент мимо Мадининого дома. И опять на меня старуха посмотрела с балкона. Я вспомнил, как с этого балкона Мадина облила меня водой. Наверно, очень было бы полезно именно сейчас, когда я снова разгорячился… Но одного кувшина было бы мало. Слушайте, слушайте! Я все быстрее шел. Уже ясно я видел нового своего голубя. Оставалось только нарисовать, а потом… Директор, конечно, не даст серебра. Но ведь сахарница не готова. Папа когда-то сказал, что он дарит мне свою сахарницу. Я ее расплавлю. Все равно она не готова — из этого серебра отолью нового голубя.

Уже на лестнице я услышал голос отца. Он с кем-то говорил. Монотонно, будто читал вслух. Я вбежал к нему.

— Папа!..

Он лежал на тахте, а за столом сидела Мадина. Она не обернулась, и отец только мельком на меня глянул и махнул рукой.

— Не мешай. Сядь. Если хочешь — слушай. Я диктую письмо другу твоему Амиру, На чем мы остановились, Мадина?

Мадина, все так же не замечая меня, спокойно прочитала:

— «Помнишь Каймараса…»

— Нет, пораньше, Мадина, с начала страницы, — попросил отец.

— Хорошо, папа. Страница начинается так:

«Дорогой мальчик! Ты спрашиваешь, почему твое блюдо не понравилось мне. Оно красивое, и я не отказался бы повесить его в нашем домашнем музее. Но… как чужую вещь, как привозную. В твоем блюде нет ничего кубачинского. Уехав из Кубачи, вы все можете стать кем угодно, и даже художниками. Но только другими, не нашими. Запомни: у нас автор всегда один — Кубачи. Многовековой опытнейший художник Кубачи. А мы все только соавторы. Всегда и всем соавторы этого главного художника.

Я слушал слова отца, они еще не достигали сознания, но что-то я начал понимать. Я смотрел то на Мадину, которая читала, то на него. И тут я вдруг заметил: на маленьком столике у тахты стояла сахарница. Готовая. И что-то в ней переменилось — она мне показалась удивительной. Руки мои сами к ней потянулись. Я хотел ее поднять.

Отец бросил на меня недовольный взгляд:

— Что такое! Как мальчишка, ей-богу. Подождать не можешь? Продолжай, Мадина.

И Мадина продолжала:

— «…Да, мы всего лишь соавторы этого златокузнеца-художника с мировым именем. Но даже и соавтором его могут быть только большие мастера, настоящие художники. Помнишь Каймараса? Он сделал поднос. Это не его оригинальная работа, а просто повторение старого. Дедушка сделал — он скопировал. Зачем художнику с именем Кубачи такой соавтор?»

— Продолжай, продолжай, — сказал отец Мадине.

— Диктуйте, пожалуйста. На этом месте вы остановились.

Тогда отец повернулся ко мне:

— Что тебе надо, Хартум?

— Сахарница. Я хотел… Не понимаю — она готова. И такая…

— Тебе нравится?

— Она же совсем не похожа на ту… Когда ты успел, папа? Ведь ты был все время в постели…

— Да, — сказал отец. — Но у меня, — он повернул голову к Мадине, — была помощница, тоже соавтор…

Вот тут-то первый раз на меня взглянула Мадина. Я от нее давно отвык. Сколько же на лице у нее веснушек!

— Мадина! — сказал я.

— Хартум! — ответила она мне.