Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Я сидел позади Брежнева, который неожиданно обернулся и попросил у меня листок с программой пребывания делегации. Я достал из кармана отпечатанную программу и протянул ему. Брежнев надел очки и написал на первой странице несколько слов. Затем он отдал мне обратно программу и сказал: «Передайте это Косыгину!» Я бросил на ходу взгляд на бумагу. Рядом с программным пунктом «10 часов, закрытое заседание с руководителями СЕПГ» стояли написанные Брежневым слова: «Может быть, вычеркнем и отпустим?» Ему, вероятно, все это изрядно надоело. Я быстро снова занял свое место, смотря на Косыгина. Он прочитал записку и радостно закивал головой. Когда Хонеккер закончил перечисление достигнутых успехов, Брежнев достал из своей папки листок с пометками, на котором были записаны критические замечания, которые на самом деле предназначались для закрытого заседания в узком кругу. Он зачитал замечания на этом же широком заседании. Для руководителей партий блока это стало сенсацией: Советы критикуют Хонеккера! Удивление было огромным. Некоторые энергично схватили свои портфели и в этот момент впервые обнаружили, что не взяли с собой бумагу для записей. Тогда советские коллеги снабдили их писчей бумагой.

Во время поездки по Советскому Союзу мне показалось, что руководители других партий пребывают в хорошем, приподнятом и даже радостном расположении духа.

И СНОВА НИКАКОЙ РЕАКЦИИ. 1975 год

Тридцатую годовщину освобождения немецкого народа от фашизма в ГДР, как обычно, праздновали с размахом. Я приехал в Берлин с официальной советской делегацией. На ночном столике в моем гостиничном номере я обнаружил маленькую цветную картонную коробочку. В ней лежала памятная медаль, которая была отчеканена по случаю годовщины освобождения. Я долго смотрел на нее, потому что что-то в ней было не так. На лицевой стороне медали был изображен известный памятник в Трептов-парке: советский солдат с маленькой девочкой в левой руке и мечом в правой. На медали отсутствовала только одна маленькая деталь — разрубленная свастика под ногами солдата. Неужели кто-то попытался представить освободителя как завоевателя?

На следующий день после праздничных мероприятий я показал свою медаль коллегам из отдела международных связей ЦК СЕПГ и объяснил им, что именно в ней меня неприятно удивило. Медаль вернул им. К сожалению, с советской стороны не последовало никакой реакции. Со стороны ГДР распространение еще не розданных медалей было прекращено. Это мне рассказал позднее Пауль Марковски.

Жаль медали. Политически мое вмешательство ни к чему не привело. К тому же я сам лишил себя медали, которая непременно представляла бы сегодня значительную нумизматическую ценность.

КТО ТАКОЙ ГИЙОМ? 1975 год

Встреча руководителей советской и западногерманской делегаций на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшемся в Хельсинки, была предварительно согласована по дипломатическим каналам. Беседа, в которой также принимали участие оба министра иностранных дел Андрей Громыко и Ганс Дитрих Геншер, проходила в советском посольстве, резиденции Брежнева.

Когда в беседе возникла краткая пауза, Гельмут Шмидт неожиданно заметил: «Дело Гийома[5] доставило немецким социал-демократам много неприятностей».

Брежнев опустил голову и дважды медленно повторил: «Гийом, Гийом. Мне эта фамилия неизвестна. Андрей (обращаясь к Громыко), может, ты знаешь эту фамилию?»

Громыко отрицательно покачал головой и заявил: «Нет. Фамилию Гийом я слышу в первый раз». Советское руководство дистанцировалось от акции секретной службы ГДР. По крайней мере, так это выглядело.

Несколько позднее я был свидетелем другого случая потери памяти.

В конце беседы Брежнев попросил федерального канцлера о разговоре с глазу на глаз. Оба министра иностранных дел тотчас же молча встали и покинули комнату. Беседа продолжалась около 30 минут. Брежнев попросил у немцев кредит. На вопрос о величине желаемого кредита наш генеральный секретарь назвал сумму в 400 миллионов дойчмарок. После короткого размышления Шмидт ответил: 200 миллионов! Брежнев просил набавить хотя бы еще немного, но Гельмут Шмидт покачал головой и сказал: «В настоящий момент Федеративная Республика Германия не может предоставить больше». Честно говоря, я готов был провалиться от стыда сквозь землю. Такого рода неприятную ситуацию я переживал впервые в своей жизни, а ведь я как-никак все же переводил более 20 лет переговоры на высшем уровне. А наш генеральный секретарь вообще не испытал какого-либо стеснения.

Окончание этой встречи дало возможное объяснение того, почему он ничего подобного не ощутил. Было похоже, что подтверждается мое впечатление о затемнении сознания у Брежнева, поскольку в следующий момент он наклонился ко мне и таинственно произнес: «Попросите, пожалуйста, ВАШЕГО КАНЦЛЕРА, чтобы он разрешил вам предоставить мне один экземпляр записи этой беседы!» Брежнев принял меня за немецкого переводчика!