Без семьи

Что говорилось, о чём его спрашивали и что он отвечал – не помню. Я был слишком взволнован, чтобы слушать и понимать. Впрочем, я и не думал слушать, а только смотрел. Я смотрел на хозяина, который стоял, откинув назад свои длинные седые волосы, пристыженный и удручённый. Я смотрел на судью, который его допрашивал.

– Итак, – говорил судья, – вы сознаётесь в том, что нанесли удары полицейскому, который вас задержал?

– Не удары, господин председатель, а один удар, для того только, чтобы освободиться. Подходя к месту, где должно было состояться наше представление, я увидел, как полицейский дал пощёчину мальчику из моей труппы.

– Но это не ваш ребёнок?

– Да, не мой, господин председатель, но я люблю его, как сына. Когда я увидел, что полицейский ударил мальчика, я был возмущён и схватил его за руку, боясь, как бы он не ударил ребёнка вторично.

– Но вы сами ударили полицейского.

– Полицейский взял меня за шиворот, и я инстинктивно, желая освободиться, ударил его.

– В вашем возрасте нельзя давать волю своим чувствам.

– Верно, но, к несчастью, не всегда поступаешь так, как нужно.

– Выслушаем полицейского.

Тот рассказал о случившемся, напирая больше всего на насмешки, а не на полученный им Удар.

Во время его показаний Виталис смотрел по сторонам. Я понял, что он ищет меня. Тогда я решил выбраться из своего убежища и, проскользнув среди любопытных, пробрался в первый ряд.

Он увидел меня, и его грустное лицо просветлело. Я почувствовал, что он рад видеть меня, и мои глаза невольно наполнились слезами.

– Больше ничего вы не можете сказать в своё оправдание? – обратился к нему судья.

– Нет, и для себя лично я ничего не прошу. Но ради ребёнка, которого я нежно люблю и который теперь остаётся один, я прошу суд о снисхождении и о том, чтобы нас разлучили на возможно меньший срок.

Я был убеждён, что Виталиса освободят. Но этого не случилось.

Другой судейский чиновник говорил в продолжение нескольких минут. Затем председатель строгим голосом объявил, что человек, именующий себя Виталисом, обвиняется в оскорблении полицейского словами и действием и приговаривается к двум месяцам тюрьмы и ста франкам штрафа.

Два месяца тюрьмы!

Сквозь слёзы я видел, как закрылась дверь, через которую жандарм увёл Виталиса.

Глава IX Я остаюсь один

Когда я, глубоко опечаленный, с покрасневшими от слёз глазами, вернулся на постоялый двор, меня остановил у ворот трактирщик:

– Ну, как твой хозяин?

– Осуждён.

– На сколько?

– На два месяца тюрьмы.

– А какой штраф?

– Сто франков.

– Два месяца, сто франков… – повторил он несколько раз.

Я хотел идти, но он снова удержал меня:

– Хорошо, а что ты теперь будешь делать?

– Не знаю.

– Надеюсь, у тебя есть деньги на то, чтобы прокормить себя и животных?

– Нет.

– Значит, ты рассчитываешь жить у меня?

– Нет, я ни на кого не рассчитываю.

– В этом ты прав, – продолжал трактирщик. – Твой хозяин и так уже задолжал мне немало. Я не могу содержать тебя целых два месяца, не зная, сможет ли он расплатиться. Тебе придётся отсюда уйти.

– Уйти? Но куда же?

– Это меня не касается. Я тебе не отец и не хозяин.

На мгновение я остолбенел. Но потом решил, что он прав, – с какой стати ему заботиться обо мне!

– Итак, забирай собак, обезьяну и катись! Но мешок твоего хозяина ты мне, конечно, оставишь. После тюрьмы он явится за ним, и мы рассчитаемся.

– Раз вы уверены в том, что хозяин, вернувшись, отдаст вам долг, то позвольте мне остаться до его прихода! Он заплатит вам за моё содержание.

– Ты так полагаешь, голубчик? Но одно дело заплатить за несколько дней, а другое – платить за два месяца.

– Я постараюсь есть как можно меньше.

– А животные? Нет, уходи! Ты сможешь прокормиться и заработать, давая представления по деревням.

– Но как же хозяин найдёт меня по выходе из тюрьмы?

– Послушай, ты мне надоел! Убирайся прочь, и как можно скорее! Даю тебе пять минут на сборы. Если я вернусь во двор и увижу, что ты ещё здесь, тебе не поздоровится.

Я прекрасно чувствовал, что настаивать бесполезно.

Войдя в конюшню, я отвязал собак и Душку, взял свой мешок и, повесив арфу на плечо, вышел из харчевни. Трактирщик, стоя у ворот, наблюдал за мной.

– Если тебе будет письмо, – закричал он, – я его сохраню!

Я спешил уйти из города, так как у моих собак не было намордников. Что я скажу, если встречу полицейского? Что у меня нет денег на покупку намордников? И действительно, в кармане у меня оставалось всего несколько жалких монет. А вдруг он арестует и меня? Виталис в тюрьме, я тоже, что станется с собаками и Душкой? Теперь я был хозяином труппы, главой семьи и сознавал всю лежавшую на мне ответственность.

Собаки быстро бежали вперёд, но время от времени они поднимали головы и жалобно смотрели на меня. Я понимал, что они голодны. Душка, сидевший у меня на мешке, то и дело хватал меня за ухо, заставляя обернуться к нему; тогда он начинал выразительно тереть свой живот. Я и сам был страшно голоден. Но на имевшиеся у нас деньги мы могли поесть только один раз, и я считал, что благоразумнее сделать это попозже.