Без семи праведников...

— Избыток денег страшнее их недостатка, моя девочка. Джулиано исполнилось тогда двадцать лет. Искушение для юноши было слишком велико: после голодного отрочества и необходимости отказывать себе во всем, теперь, при больших деньгах, его поглотили кутежи, блудные дома и весёлые потаскушки, но конец его забавам был положен быстро и необратимо. Он заболел галльской болезнью, подхваченной от проституток, и понял, что жить ему остаётся лет семь, не больше. Но Грациано ничего не хотел понимать, хоть Джулиано и пытался объяснить ему положение. Он обожал брата и не верил. Не верил до последнего. С четырнадцати до двадцати лет, день за днём несчастный Грациано наблюдал за распадом прекрасного молодого тела брата, корчился в пароксизмах ужаса и жалости. Перед смертью Джулиано впал в род помешательства — и всем казалось, что заразил безумием брата. На похоронах Грациано выл, хохотал, как помешанный, но с ума не сошёл, просто потерял цену разума. Потом распродал всё имущество и снова приехал в Урбино. Герцог помнил его, смельчака и человека чести, предлагал любую должность при дворе, но Грациано пожелал стать шутом, и когда Дон Франческо Мария спросил, не очумел ли он, Грандони кивнул и назвался Песте.

Начало этого рассказа Камилла слушала в недоумении, когда же Дианора умолкла, долго не поднимала глаз. Мысли её путались.

— Он возненавидел женщин… считал, что они погубили Джулиано.

Тем временем они подъехали к замку и натолкнулись на тело несчастного интенданта, которого на носилках выносили в придел внутреннего двора. Камилла снова побледнела. Труп был накрыт простыней, и процессия производила гнетущее впечатление, но Дианора, поморщившись и проронив, что, как не жаль старика, при дворе без него станет легче дышать, ушла к себе. Везде сновали люди д'Альвеллы. Камилла в изнеможении опустилась на скамью.

Из банного придела появился мессир ди Грандони, с мокрыми волосами, в своём обычном чёрном дублете, насупленный и хмурый. Победа отнюдь не радовала его: он мучительно стыдился, что потерял власть над собой, поддавшись глупому минутному порыву. Только что в цирюльне Чума, морщась, извинился перед Леричи. В голове помутилось, пояснил он, Бог весть, что с ним случилось. Адриано испуганно кивнул. Но Грандони бессовестно лгал. Он прекрасно понимал, что взбесило его на турнире: это было унизившее его соображение, что стоящего перед ним соперника любят, поддерживают и переживают за него, а он не удостоился и взгляда. Но разве ему был нужен взгляд? Совпадение цветов было случайностью, он вовсе не думал об этой девице! Не думал! Чего же взбесился? Ревновал? Глупости! К кому? Нет, просто его задело… Задело что? Её равнодушие? Да нет же! Просто он почувствовал себя никому не нужным — вот в чём была причина.

Погода начала портиться. Небо потемнело. Песте продолжал костерить себя. Он согрешил. Самый страшный грех, грех гордыни, грех сатаны овладел им. В суетной жажде самоутверждения он едва не убил человека. Высокомерный придурок! Кто сказал ему, что он что-то значит в этом мире? Кто дал ему право думать, что он достоин хотя бы взгляда? Он не будет вторым! Подумать только! Горделивый негодяй, надменный выродок, спесивый мерзавец, чванливое ничтожество!

Чума вздохнул, повернул к себе и тут столкнулся с Камиллой Монтеорфано. Она сидела на той же скамье, куда он две недели назад невольно выманил её пением. Грациано сжал зубы, всё тело охватила болезненная истома, но тут девица неожиданно резко поднялась и улыбнулась ему, правда, одними губами, потом обронила, что виновата перед ним. Просто от вида крови ей на минуту стало дурно. Он — очень мужественный и порядочный человек. Настоящий герой. И девица, встав на цыпочки, неловко приникла губами к его щеке, чего не сделала на турнире, после чего исчезла в пролёте коридора женского портала.

Несколько минут Чума изумлённо пялился ей вслед, ошеломлённо почёсывая левую бровь и растерянно моргая, потом вынул из внутреннего кармана дублета сиреневый платок. С неба полил дождь, но при этом мессиру Грандони показалось, что на дворе просветлело. Он улыбнулся и снова спрятал платок в карман. «Vento, tempo, donne e fortuna — prima voltano e poi tornano, come la luna…» [6] — вспомнились Чуме слова старинного неаполитанского напева и он, насвистывая его, направился к себе.

День-таки удался!

Глава 15

В которой Песте трижды задаёт вопрос, кем был отравлен Тиберио Комини, но ответа не получает. Впрочем, ничуть этим не огорчается.