Без симптомов

- Доктор, вы бы… - Он умоляюще смотрит на меня. - Вы не могли бы подежурить еще раз? Я понимаю… Но мне необходимо. Я должен закончить эту работу сегодня.

В таких случаях говорят: тогда мной руководил не здравый смысл, а провидение. Я и сейчас удивляюсь: меня ничуть не раздражила его просьба, хотя еще минуту назад я пожалел, что разрешил больному полуночничать в «служебном помещении». Я позвонил «сменщице», а потом домой: предупредил, что останусь еще на сутки.

…У меня давняя привычка - машинально отмечать время всех мало-мальски заметных на дню событий. В половине четвертого утра он поставил точку и облегченно вздохнул. Тот вздох облегчения я запомню навсегда: казалось, человек, затаив дыхание, проводил взглядом смерть, которая шла навстречу, да в последний миг, гремя косой, свернула мимо.

В следующую минуту он вновь удивил меня до глубины души.

- Извините, вы не позволите мне считать вас своим другом? - серьезно спросил он.

Я только пожал плечами.

- Видите ли, мне очень хочется, чтобы вы выслушали меня, как просто человека, а не как врач - больного. Вы могли бы ненадолго выйти из своей привычной роли?

- Попытаюсь, - усмехнулся я в некоторой растерянности.

- Я хочу рассказать вам кое-что о себе, - начал он и замолк, намекая паузой, что предстоит долгий рассказ.

Я сел за стол напротив него. Лампа освещала его руки, сухие и совершенно неподвижные. Невольно я покосился на его рукопись, и ровный мягкий почерк изумил меня - этот почерк не вязался с иссохшими, некрасивыми пальцами. ,

- В своем отечестве пророка нет, - сказал он. - От родных и близких я так долго скрывал свои тайны, что теперь вряд ли решусь открыться им…

Его лицо оставалось в тени. «Сколько ему лет?» - вдруг подумал я. Лицо истощенного юноши… Что-то между двадцатью и пятьюдесятью. Улыбка человека робкого и беззащитного, но во взгляде - усталая проницательность прожившего бурную, богатую событиями жизнь.

- Я сейчас расскажу фантастическую историю. Я - историк… Но ученый из меня вышел никудышный. Мой дед был рассказчиком, каких мало. С его баек все и началось. Случалось, так распишет какую-нибудь бывальщину - всей семьей сидим не шелохнемся. Хотя сами ее давно уже знаем чуть не наизусть. Дружкам во дворе с дедовых слов рассказываешь - и если не верят, злишься: вроде как сам все видел, знаешь, как было… Подрос - стал исторические романы читать. Запоем. Воображения у меня хватало, даже чересчур.

Выучился в университете. Самой страшной мукой было для меня написать диплом. Я научился переживать прошлое… прислушиваться к далекому угасающему звуку. Но исследовать прошлое холодным рассудком, препарировать его по жилам… описывать тоном бодрого экскурсовода - это уж увольте… Я в конце концов стал школьным учителем. Это дело оказалось как раз по мне. Я устроил кружок любителей истории, и там нам с ребятами можно было забыть об учебниках.

И все же этого мне было мало. Я долго не решался испортить белый лист бумаги и наконец не утерпел. В тот день я рассказывал ученикам о жизни декабристов в Сибири. И так вдруг явно вообразил себе зимние сумерки и дом кого-то из ссыльных, где хозяина не было уже лет десять… и его сибирский дом, залитую свечным воском конторку, недописанное письмо отцу… дом с вы-цветшим мхом между оконными рамами и рассыпанными по мху высохшими ягодами клюквы. Рассказ я так и назвал: «Два дома»… Мы ведь привыкли, что бывают исторические романы, реже - повести. Но «исторический рассказ»- какой-то сомнительный жанр. Роман для меня чем-то сродни диссертации: что-то недоступное и непосильное. Рассказ - другой дело… Словно штрих падающей звезды - светлое воспоминание из чужой далекой жизни. Есть какая-то тайная сила, она превращает его в миг твоей собственной памяти…

Я послал «Два дома» в один литературный журнал. Спустя месяц или полтора в ящике для газет появился ответ из редакции: на красивом бланке журнала, с номером и подписью литконсультанта.

«Ваш исторический рассказ…» - отвечали мне. Помню, мелькнула мысль: раз это назвали «историческим рассказом», - значит, отказали. И угадал же! Лит-консультант досадовал, что «нет ощущения исторической достоверности» и что «автор не прочувствовал духа эпохи». Сожалел также, что «рассказу недостает философской связи с днем сегодняшним». Посоветовал походить в библиотеку, «глубже изучить мемуарную литературу и беллетристику того времени». В заключение он пожелал мне творческих успехов и выразил надежду, что мои литературные опыты в дальнейшем будут более удачными.

Рукопись мне не вернули. Она была по объему меньше авторского листа, всего страниц десять. Такого объема рукописи не возвращаются. Это предупреждение печатают мелким шрифтом на последней журнальной странице.

Нельзя сказать, что я уныл. Нет. Писателем я себя не считал и не считаю. Писал редко - вроде как для своего удовольствия. Это нельзя считать трудом, а значит и - писательством. С тем литконсультантом я не стал спорить даже мысленно: профессионалу виднее.