Без Сна

Сиерра — автор нескольких статей о греческой мифологии и невидимом мире. Это то, чем она занимается, чтобы оплачивать счета. И хотя её книги, вероятно, действительно великие — я едва могу понять несколько абзацев, которые я прочла, но она всегда выигрывает награды — это просто камуфляж для её настоящей работы: историк Сестёр Дельфи.

Сёстры — древняя организация Оракулов, которая в основном контролирует всех Оракулов в мире. Нас двадцать или около этого. Сиерра немного мне о них рассказывала. Что мне кажется странным, так это то, что нас так мало. Разве мы не должны делиться информацией? Но Сиерра говорит, что, когда мне исполнится восемнадцать, и придёт время присоединиться к ним, я буду готова узнать больше.

Всегда одни обещания. Но не сейчас. Это сводит меня с ума.

Я тихо стучу в дверь Сиерры. Она должна быть дома; её дверь не заперта, а открыта на дюйм или два.

— Заходи.

Рабочее пространство Сиерры светлое и гостеприимное. Шторы раздвинуты, чтобы пропустить солнечный свет, и на каждой стороне стола стоят две высокие лампы, тоже включенные. Столешница уставлена стопками бумаг и книг, и еще там стоят около шести кофейных кружек, но нет пыли и, конечно, темноты.

Темнота — наш враг.

Сиерра даже не поднимает глаз, хотя я стою рядом с ней уже довольно давно.

— Шарлотта, — наконец говорит она, улыбаясь и убирая волосы с лица. У неё русые и блестящие волосы, как у меня и у мамы. По крайней мере, сейчас.

Я помню, когда она была рыжеватой блондинкой, она завивала кончики волос, и они танцевали вокруг её лица. Теперь она красит их. Я не знаю, почему она решила перекраситься в русый цвет, вместо этой великолепной рыжины. Но когда я спросила её об этом несколько лет назад, она выглядела такой грустной, и поэтому я больше никогда не спрашивала.

Тогда она всегда выглядела красивой и наряженной. Теперь нет. Никакого макияжа, никаких причудливых причёсок. Только конский хвост, коса за спиной, иногда пучок. Я уделяю своей внешности больше времени, чем Сиерра, и это о чём-то говорит.

Она смотрит на меня, подняв брови, ждёт, пока я заговорю, и я сомневаюсь. Рассказать или молчать? Я честно не знаю, что буду делать. Я бы хотела совета, но я снова почувствую себя ребёнком, призная, что не смогла предотвратить видение. Несмотря на то, что Сиерра и я близки, она всё ещё моя наставница, и она ожидает от меня многого.

— Когда у тебя в последний раз было видение? — наконец выпалила я.

Это привлекло её внимание. Она приподнимает очки для чтения на лоб и отталкивает офисный стул.

— Когда я последний раз я боролась с видением, или когда видение победило? — тихо спрашивает она.

— И то, и другое, — говорю я после секундного молчания.

Она почти пренебрежительно машет пальцами в воздухе.

— Я боролась этим утром. Это было не сложно. Ничего серьезного, — она снимает очки и прикладывает конец дужки ко рту, зубы щелкают о пластик. — Последний раз, когда видение одолело меня, было десять лет назад, — шепчет она, словно признаваясь в преступлении.

— Десять лет? — повторяю я таким же шёпотом. И я думала, что у меня все хорошо, почти полгода.

— Все станет легче, — говорит Сиерра, протягивая руку. — Ты станешь сильнее.

Я киваю, хотя мое горло сжалось, и я не могу говорить.

— Сегодня было тяжело? — спрашивает Сиерра, и её большой палец вырисовывает круги на моей руке.

Я смотрю на неё, и понимаю, что она может увидеть ответ в моих глазах. Я всегда прихожу к ней в трудные дни, когда борьба с предсказаниями истощает меня. В некоторые дни мы даже не разговариваем; я просто сижу и разделяю одно и то же пространство с единственным человеком в моей жизни, который понимает тот труд, с которым я сталкиваюсь каждый день.

Она колеблется, и я боюсь, что она спросит, выиграла ли я свой бой или нет. Я не знаю, как я ей отвечу.

— Подростковый возраст — самое трудное время, — наконец говорит она, её палец всё ещё гладит мою руку. — Жизнь бьет через край, и многое может отвлечь твоё внимание от защиты, твоё тело всё ещё меняется, гормоны бушуют.

О да, пожалуйста, расскажи о половой зрелости прямо сейчас, думаю я, сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Но я всё же вытаскиваю ладонь и складываю руки на груди.

По крайней мере, она не спросила. Обычно она предполагает, что я выиграла. Потому что я почти всегда это делаю. Может быть, она надеется, что я скажу ей, если я этого не сделаю. И она должна так думать. Чувство вины усилилось.

Но десять лет? Я действительно дерьмово справляюсь.

— Когда ты закончишь колледж, все наладится, и ты сможешь отдалиться от мира, — спокойно сказала Сиерра. Как будто она только что не приговорила меня к уединению.

— Сиерра, — говорю я после нескольких долгих секунд молчания. — Было бы действительно так плохо, если бы мы просто позволили им приходить? Она сузила глаза, но я продолжаю. — Не все время, например, как когда я одна в своей комнате дома. Я не помню многого с тех пор, когда я не сражалась, но предсказания, которые у меня были, в основном, мелочами. Вещи, которые меня не волновали. — Если я ничего не сделаю, конечно, — добавляю я, и губы Сиерры сжимаются.