Без суда и следствия

Долго наблюдая нелепость нашей семейной жизни (которая была похожа черт-те на что, только не на семейную жизнь), Юля подсказала мне выход. И за реализацию этого выхода я принялась со всей своей энергией, грызла Андрея до тех пор, пока он не сдался. А когда он сдался, то клятвенно пообещал сделать все, что я хочу. Юля уговорила своего шефа перевести крупную сумму денег в художественное училище и зачислить туда Андрея.

Каким образом он должен был попасть в училище, даже не сдавая экзамены, ему было абсолютно все равно. Пытаясь найти в своей душе некое подобие внешнего благородства (тяжело во всем быть обязанным женщине, тяжело даже для таких, как Андрей), он предпочитал ничего «не знать».

Все должно было быть хорошо. Но я почему-то жутко нервничала. Не знаю, сколько прошло времени, когда из дверей показалась фигура Андрея. Мы с Толиком вылетели из подворотни и бросились к нему.

— Ну что?

Лицо Андрея, как всегда, ничего не выражало.

— Кажется, поступил, — бросил он совершенно небрежным тоном.

— Кажется или точно?

— Какое имеет значение?

— Ты списки смотрел?!

В гневе я сама бегу внутрь, поднимаюсь на второй этаж, где на дверях возле деканата должны висеть списки, просматриваю и наконец нахожу: «А. Каюнов». Андрей понял уже тогда, что это поступление (такое нужное мне и такое не нужное ему) ничего не изменит в его жизни. Наоборот, станет еще одной из множества жизненных преград на его пути. На художников не учат. Не каждый, умеющий рисовать, может считаться художником…

— Ветер воет так, словно бог проклинает землю.

В подвале тепло, мои слова растворяются в жарком воздухе под потолком. Я лежу на кровати, накрытая двумя одеялами, с наслаждением вытянув ноги. На мне, кроме этих двух одеял, ничего нет. Но не холодно ни капельки, напротив, я чувствую что-то напоминающее жар (изнутри), мне так спокойно лежать, ни одну из этих секунд я не поменяю ни на что. Идет февраль — очередной месяц нашей любви. Древние часы с треснувшим циферблатом и гантелью вместо гири, бьют четыре часа ночи.

Андрей в старых джинсах сидит на полу возле печки и смотрит на огонь. Изредка он открывает дверцу, и яркая вспышка, с бешеной какой-то радостью вырвавшаяся на волю, освещает янтарным блеском его черные волосы и голую спину. Медленно и флегматично он произносит:

— Зачем ему проклинать? Все и так, без него уже проклято.

— Неправда!

— Тебе не холодно?

Я отрицательно качаю головой. Мне нужно говорить с ним, чтобы чувствовать его присутствие рядом, вырывая из железных тисков других измерений, необходимо говорить обо всем — об этой ночи, о печке, зиме, стульях, кровати, столе, наконец, о его настроении, о моей любви.

Но Андрей словно зависает в липком эфемерном пространстве, может быть, сегодня его уже не вырвать оттуда, может быть, его лучше не трогать, чтобы не нарушать священного бездействия души, но с каждым месяцем я люблю его даже сильней, чем прежде.

— Здесь так натоплено, будто нет никакой зимы.

В ответ — молчание, прерываемое лишь треском неизвестно откуда взявшихся дров.

— Ты либо молчишь, либо философствуешь, это невыносимо! Да скажи же хоть что-то наконец!

— Что тебе сказать?

— Откуда я знаю? Хотя бы что видишь там, в огне!

— Саламандру!

— Больной!

— Неправда. Я здоров и логичен, как танка Лао-Цзы.

— Немедленно прекрати, слышишь?

— Ладно, не буду. Лао-Цзы, кстати, не писал танка. И вообще каждый человек — паршивый мерзавец. По-своему, конечно.

— И я?

— И ты. Чем ты лучше всех? Мы все единое целое!

— Но я не хочу быть единым целым!

— Ты уже есть.

Теплая волна настоящего счастья (никак не связанная со смыслом его слов) обволакивает его туманом.

— Да что ты нашел там, в этом огне!

Андрей встает, подходит ко мне и садится на край кровати. Я обнимаю его за шею. В полумраке, нарушаемом только отблесками буржуйки, я целую резкие черты его лица.

— Я очень-очень тебя люблю, — говорит Андрей впервые со дня нашего знакомства.

Переселиться в общежитие «художки» из подвала Андрей решительно отказался. Одним осенним вечером после очередного скандала я вернулась домой, опечаленная до крайности, уставшая и с какой-то особенной пустотой в душе. Юлька внимательно в меня вглядывалась, потом решительно усадила на стул и сказали не терпящим возражений тоном:

— Рассказывай!

— О чем? — удивилась я.

— Обо всем. Об этих походах в подвал.

— Откуда знаешь?

— Тебя там видели. Кто — говорить не хочу. Так что давай выкладывай все про своего высокохудожественного друга, который благодаря деньгам моей фирмы поступил в художественное училище.

Я устала, я запуталась в собственной жизни, заревела и рассказала все. Юля слушала меня очень внимательно. Когда я закончила, она сказала:

— Что ж… Приведи своего гения, мы на него посмотрим. В конце концов, если он мне понравится, пусть переселяется сюда, в твою комнату.

— Юля, но…

— Что но?

— Мы не женаты.

— Девочка, Ты совсем дура. Не женаты — и слава богу! Я разве об этом веду речь? Ты его любишь, он тебя тоже, вот и живите с ним на здоровье, квартира ведь имеется. Не валяй дурака, а то его потеряешь.

— Ну, допустим, не потеряю, но что скажут родители?

— Это их дело?