Без суда и следствия

Оставалось единственное место, где я могла бы что-то найти. Мне стоило бы ровно половины жизни возвращение в это место. Чтобы удержаться изо всех сил и не вцепиться в морду лживому, трусливому подонку… Сыгравшему в приговоре, который вынесли Андрею, немаловажную роль… Если и был на земле человек, которого я глубоко и искренне ненавидела всеми фибрами своей души, то это был Кремер. Другого выхода я не могла найти.

Во второй половине дня поехала в галерею. Села на троллейбус, потому что машины у меня уже не было. Я отдала ее (так же, как и многое другое) Роберту. Но мне было стыдно сказать об этом Юле. Я отговаривалась тем, что после нервного срыва и сердечного приступа боюсь садиться за руль, поэтому не езжу. Как ни странно, она почему-то мне верила. От остановки троллейбуса до галереи оставалось три квартала пешком. Я делала вид, что осматриваюсь по сторонам, и поэтому шла очень медленно. На самом деле я думала. Я вспоминала проклятые письма. Ближе к концу (а значит, ближе к откровенным угрозам) из текста становилось ясно, что связь Андрея с этой женщиной продолжилась уже после того, как он стал владельцем и директором галереи. Он писал ей, чтобы она прекратила приходить к нему на работу, «отравлять одним своим видом окружающий воздух» (цитата из письма). Не очень приятные слова для женщины, которая в самом начале их связи была для него самой милой и нежной. Значит, все это время, что с ним была я… И дети в школе. И галерея. Чем это было? Искусно сплетенной подлостью, тонко сфабрикованной паутиной? Или тупоумным незнанием ошибки и ловушки, куда животная похоть вгоняет любого самца?

Мне было противно и больно думать об этом. Но я не могла не думать. Как интересно и своеобразно устроены мужчины — они регулируют собственную жизнь не мозгами, а другим местом. Разрушать все, что свято и дорого, — физиология или просто недостаток ума?

Так рассуждая, я подошла к дверям галереи. Кремер не сменил вывеску. Все осталось по-прежнему. Я помнила, что на внешнее оформление Андрей затратил слишком много денег и сил. Он просто бредил этим, он носился с галереей, как с родным ребенком. Но стряслась страшная, непоправимая беда, и все плоды работы Андрея пожинает какой-то подонок. Я с трудом подавила в себе желание камнями разбить вывеску и витрины.

На входе стоял совершенно новый охранник. Он меня не знал.

— Я хотела бы видеть Геннадия Кремера.

— Как ему вас представить?

— Просто скажите, что пришла Татьяна — он поймет…

Кремер вылетел через несколько секунд в радостном возбуждении, и я поняла, что в его многочисленную коллекцию многофункционального кобеля входила Татьяна. Он был бы рад увидеть ее, а не меня…

Во второй половине дня в галерее всегда было мало посетителей. Этот раз тоже не был исключением. В просторном, хорошо проветриваемом и освещенном зале не было никого, кроме охранника, Кремера и меня.

Увидев меня, Кремер растерялся, лицо его пошло красными пятнами. Он остановился на полдороге, по виду не зная, как со мной говорить. Он не догадывался, почему я пришла, и на его лице отражались самые различные чувства: раболепского, заискивающего уничижения, от откровенной, вызывающей наглости до все перекрывающей трусости.

Я решила первой нарушить неловкую сцену:

— Я пришла забрать вещи Андрея.

Жестом руки он молча пригласил меня в кабинет. У Андрея было мало вещей — учитывая то, что большинство ценных предметов все кому не лень, от охранников до Кремера, уже разворовали. Но мне было плевать на его зажигалки, блокноты и ручки. В ящиках письменного стола Андрея, который теперь занимал Кремер, никаких работ не было.

— Есть кладовка или склад?

Кремер молча повел меня вперед. Запасники картинной галереи на Красногвардейской представляли собой две большие комнаты в полуподвальном помещении, заставленные шкафами и коробками. Кремер провел меня во вторую комнату и указал на несгораемый шкаф:

— Здесь.

Помещение очень плохо освещалось (из экономии Кремер заменил яркие лампочки, купленные Андреем), и тяжело было искать. В самом низу лежала тоненькая папка из картона, покрытая пылью. Я осторожно развязала тесемки. Первым был портрет обнаженной женщины, сделанный карандашом. Женщина сидела на камне, а сзади виднелось море. Внизу черной ручкой было написано: «Крым, Коктебель, июль 1993 года». Я поразилась, что было так мало крымских работ.

Я захлопнула папку и сказала:

— Я возьму только это.

Кремер посмотрел на меня с каким-то опасливым недоверием (после совершенной подлости он опасался любого подвоха):

— Что вы там нашли?

Не удостоив его ответом, я быстро пошла к выходу. Возле самых дверей я обернулась:

— Я знаю, что, глядя мне вслед, ты можешь только злорадствовать. Но любой подлости приходит конец. За все в мире придется платить. И ты когда-то заплатишь за свою подлость.

Он ехидно скривился:

— Это что? Угроза?

— Да, угроза. И ты ее запомни. Я еще не знаю, как это произойдет, но я говорю тебе: мы вернемся. Это говорю тебе я, Татьяна Каюнова. Кто-то из нас вернется. Либо я, либо Андрей.