Без суда и следствия

– Каюнова? Погодите… Кажется, я уже где-то слышал вашу фамилию…

– Я помогу вспомнить. Андрей Каюнов…

Я не ожидала той реакции, которая последовала за моими словами. Кровь отхлынула от его лица, он резко сел и выдернул иголку из вены.

– Вы его жена?

– Да.

– Как я раньше не догадался. И что, вы собираетесь меня убить?

– Почему это пришло вам в голову?

– Ну вы так странно появились…

– Я хочу просто поговорить.

– Разговаривать с вами я не намерен!

– А я вот намерена! И вам придется меня выслушать!

– Я сейчас кого-нибудь позову!

– Я не собираюсь делать ничего плохого и вреда вам не причиню.

– Вот как?

– Если бы мне не нужен был этот разговор, я бы не пришла. Ведь я рисковала, придя сюда…

– Что вы хотите?

– Вы писали заключение экспертизы по делу моего мужа?

Мой вопрос снова выбил его из колеи.

– Я не помню. Какое это имеет значение…

– Какое значение? Я объясню! Благодаря вашему заключению моего мужа приговорили к расстрелу!

– Ну и что? Он убийца!

– Он не убийца, и вы прекрасно это знаете!

Он замолчал, лицо его стало очень серьезным. Потом сказал совершенно другим тоном:

– Я не принимал во всем этом столь деятельное участие, как вы представляете. У меня не было повода ненавидеть вашего мужа – я даже не был с ним знаком. Я не хотел во всем этом участвовать. Но так сложились обстоятельства, что другого выхода не было. Больше я ничего не могу вам сказать.

– Но заключение писали вы! В нем стоит ваше имя!

– Я не могу говорить.

– Не хотите?

– Это сложно объяснить.

– Вам угрожали? Вас заставили? Хорошо заплатили? Почему вы молчите?

– Единственное, что я могу сказать, – ваш муж нормальный и здоровый человек.

– Это я знаю и без вас! В заключении было другое!

– Лучше, если вы не будете знать. Больше я вам ничего не скажу. Уходите!

Его лицо стало непреклонным. Я подошла ближе и заговорила голосом, срывающимся от нервного напряжения:

– 15 сентября Андрея Каюнова приговорили к расстрелу. Мне удалось добиться отсрочки исполнения приговора на три месяца. Я писала тысячи писем и заявлений во все инстанции. Прошение о помиловании было отклонено. Я потеряла работу, друзей, родных. А между тем Андрей не виновен. Через два месяца и десять дней его расстреляют. Я прошу вас мне помочь. Вы же врач, вы же обязаны понимать людское горе. Все в заключении чистейшей воды ложь. Вы говорили, что ничего не смогли сделать… Может быть, этого я не знаю. Так расскажите мне! Может, вы и в больницу попали из-за суда. Я знаю о тяжести вашей болезни. Расскажите мне правду! Помогите мне спасти Андрея! Освободите свою совесть! Это все, что вы теперь можете сделать! Я умоляю вас, я не знаю, как вас просить… Кроме Андрея, у меня нет никого на земле! Я люблю его, понимаете? Он не должен умереть! Неужели вы никогда никого не любили?

По моему лицу текли слезы, но я не замечала их горечь.

– Я не знаю, где взять слова, чтобы вас убедить… Я не знаю, что сказать, чтобы вы мне поверили. Я чувствую, что в тюрьме Андрей был болен – тяжело, серьезно, именно этой болезнью вызвано его признание в зале суда. Но я ничем не смогла ему помочь. Я умоляю, помогите мне спасти его, расскажите мне правду! Я прошу не много – просто расскажите все, что произошло на самом деле! Не допустите смерти человека, который ни в чем не виновен. Эта смерть падет и на вас. Помогите его спасти! Больше я вас ни о чем не прошу!

Он схватил меня за руку.

– Замолчите! Сейчас без пяти три. Ровно в три придет мой лечащий врач с повторным осмотром. Уходите отсюда и возвращайтесь через полчаса. Спрячьтесь где-то на это время, потом возвращайтесь. Я попытаюсь вам рассказать. Может, действительно лучше, если вы будете знать… Все понятно?

– Спасибо!

– Не теряйте времени! Уходите быстрее!

Я выскользнула из его палаты – и вовремя, потому что едва успела спрятаться в боковом коридоре, как со стороны лестницы показалась фигура врача в сопровождении моей знакомой церберши-медсестры.

Стоять на одном месте полчаса было рискованно, но так же рискованно было спускаться вниз или на второй этаж. В глубине коридора я обнаружила женский туалет. В нем никого не было. И я решила благоразумно подождать там. На протяжении долгих тридцати минут я стояла возле раскрытого окна, стараясь удержать слезы. Когда страдаешь, кажется, что минута тянется год.

Я вернулась в палату. Возле кровати стоял стул.

– Я поставил его для вас, – сказал он. – Садитесь и постарайтесь выслушать меня спокойно и внимательно. То, что сейчас я вам расскажу, знают лишь несколько человек. Никакого заключения психиатрической экспертизы, проведенной ведущими специалистами, не было! Никто из тех, чьи имена проставлены под этим листком (конечно, кроме меня), не знают о существовании подобной фальшивки.

– Но как же… – Я задохнулась от волнения.

– Помолчите и слушайте! – резко оборвал он меня. – Постарайтесь меня не перебивать! Понятия не имею, почему вам об этом говорю, почему вообще рассказываю все это. Не знаю! Это не укладывается в нормальные рамки! В вас есть что-то такое – словно по сердцу ножом. В глазах, что ли… Никакого заключения не было, потому что ваш муж находится в состоянии, в котором не проводят никаких экспертиз! В августе мне позвонил старый друг – Драговский. Отец прокурора. Я был очень удивлен его поздним звонком, но еще больше удивился, когда услышал просьбу оставить все дела и немедленно – ночью! – приехать. Еще он добавил, что дело слишком серьезное, может затронуть и меня. Я оделся, сел в машину и приехал. В комнате, куда он меня провел, сидел его сын – Борис. Я знал, что недавно он был назначен прокурором. Борис вляпался в ужасную уголовную историю – он учился на юрфаке в университете, ему необходимо было перейти на заочный с дневного, а на заочном требуется работа. Вот отец и добился его назначения прокурором благодаря своим связям и деньгам. Впрочем, это нас не касается и знать вам ненужно. Итак, меня провели в гостиную, и друг сказал следующее:

– Женя, я тебя очень прошу, дело касается Бориса. Понимаешь, у него затруднения. Необходимо освидетельствование известным психиатром одного человека, – тогда речь еще не шла об экспертизе, – этот человек под следствием. Он в тюрьме. Это убийца: убил троих детей. Изнасиловал и разрезал на куски.

Необходимо заключение, что он нормален, но в то же время этот… как его… не помню… ну тот, кто с детьми…

– Педофил, – подсказал я.

– Да, вот именно. Так вот, нам необходимо подобное заключение экспертизы.

– Экспертизы? – удивился я. – Ты же говорил, просто его осмотреть.

– Нет, заключение. Понимаешь, необходимо, чтоб его расстреляли. Все бумаги уже готовы, требуется только твоя подпись.

– Какие бумаги? Разве его уже кто-то осматривал?

– Конечно, нет! Просто написано то, что должно быть в заключении. Требуется только твоя подпись.

– Постой, я отказываюсь ставить свою подпись неизвестно под чем! И кому все это надо?

– Борису! У него неприятности! Этого типа должны расстрелять, понимаешь? Этого требует тот человек, который помог Борису, когда… Не спрашивай, кто он! А без заключения о его нормальности смертную казнь не дадут!

– Тогда пусть подписывает врач, который его осматривал!

– Не было никакого врача! Ты первый! Понимаешь?

– Нет! Как можно писать медицинское заключение, если его никто не осматривал?

– Да прекрати строить из себя идиота! Ты прекрасно меня понял! И все подпишешь! Не беспокойся, в заключении написано то, что есть на самом деле. Он действительно нормальный.

Он протянул мне бумагу – в ней было написано то, что представили на суде. С медицинской точки зрения все было написано убедительно, грамотно и ясно. Под ним стояло много фамилий, в числе первых – моя. Я спросил об этих фамилиях.

– Не волнуйся, все они будут молчать, это в их интересах.

– Но если все так просто, почему не провести это дело обычным путем? Я бы осмотрел его, как положено, и сам написал.

– Нужен ты. Твоя подпись. И ничего больше. Ты все сам увидишь.

Дело меня заинтересовало, я сказал, что осмотрю его, но если что-то покажется мне странным или неверным – подписывать не буду. Борис назвал мне фамилию этого человека – Каюнов, известный художник, и мы договорились, что пойдем в тюрьму с утра.

На следующее утро мы входили в здание тюрьмы. Борис заметно нервничал. И чем дальше мы углублялись в мрачные коридоры, тем больше он психовал. Я спросил, а если попадется хороший адвокат и сможет на суде Каюнова вытащить? Борис засмеялся и ответил, что адвокат Каюнова, следователь, вообще все давно работают на них и что расстрел выйдет во всех случаях, но, чтобы не к чему было придраться, требуется заключение экспертизы, потому что следствие фактически не велось. Мы прошли двор тюрьмы, вошли в четырехэтажное здание с решетками на окнах и шли до тех пор, пока не попали в некое подобие больницы или лазарета.

– Куда мы идем? – спросил я.

– Он находится в медпункте. Впрочем, вы все сами увидите.

Наконец мы вошли в крохотную комнатушку с узким зарешеченным окном. Возле стены стояла железная кровать, и на ней, прямо на железной сетке, лежал ничком мужчина средних лет. Кроме кровати, никакой мебели не было. Под потолком на проводе висела засиженная мухами лампочка, но она не горела. На мужчине была тюремная одежда, он был обстрижен. В комнате сохранялся устойчивый полумрак. Чтобы рассмотреть его лицо, я подошел поближе. Мужчина был без сознания. Мое внимание привлекла припухшая синяя полоса на шее – обычно такой след остается от веревки. Да, забыл, Борис сразу же вышел из комнаты, бросив: «Ну вы смотрите тут…» Я пощупал пульс, осмотрел зрачки и понял, что мужчина находится под действием сильного наркотика, введенного, может быть, с целью обезболивания. Я не понимал, почему больной в таком тяжелом состоянии лежит в комнате на железной сетке кровати и, судя по всему, лежит здесь уже достаточно долго. Я осмотрел все тело – кроме повреждения на шее было также несколько гематом – синяков – в области правой голени, кровоподтеки в области половых органов и живота. Обе руки были обожжены, особенно сильно пострадали пальцы правой руки. У меня создалось впечатление, что руки специально жгли огнем. Пульс был прерывистый. Когда я заканчивал осмотр, вошла пожилая женщина в белом халате – очевидно, врач.

– Мне говорил о вас прокурор.

– Что с ним произошло?

– А, пытался повеситься, ублюдок. Как обычно.

– Суицид?

– Да. Сначала его поместили в одну камеру, там, как водится, возникли сложные взаимоотношения… Ну, руки, а потом побои, видите? Перевели в одиночку, побоялись, что забьют. Ну он и повесился. Порвал простыню, связал веревку и прицепил к решетке окна. Вовремя вошли, он еще дышал. Откачали. А жаль. Я б таких сама давила. Ну, ввела обезболивающее…

– Почему он так лежит? Он же в тяжелом состоянии!

– А мы самоубийц иначе не кладем! Что им тут, санаторий? Нечего было в тюрьму попадать! Знал, гад, что делал! Лазарет забит. Пусть так валяется.

Тут я стал психовать, что делаю крайне редко. Я стал кричать, и на мои крики прибежал не только Борис, но и начальник тюрьмы с мужчиной в очках, отрекомендованный следователем. Я требовал, чтобы больному создали человеческие условия. Его перевели, я сам занялся его лечением. Кстати, больница оказалась полупустой. Через два часа он пришел в сознание. Начал звать какую-то Таню. Я спросил, как он себя чувствует, но он ничего не ответил. Потом замолчал и дал понять, что не желает говорить ни с кем. Наверное, когда понял, что никакую Таню ему не позовут. Я хорошо знал его состояние. В нем оказываются самоубийцы, когда их выводят из комы. Ни о каких экспертизах не могло быть и речи. Я отдал распоряжение врачу и уехал.

По дороге я спросил Бориса, почему меня выставили идиотом? Он ответил, что именно по этой причине – самоубийство – нельзя было позвать другого врача. Иначе все пришлось бы отложить, а времени нет. Вечером я был у Драговского-старшего. Я сказал, что ничего не знал о попытке суицида, что в таком состоянии экспертизу проводить нельзя и никаких бумаг я подписывать не буду! И тогда… Год назад я был замешан в историю – весьма неприятную – с развращением двух малолетних. Тогда благодаря связям Драговского удалось все замять. А теперь он сказал, что если я не подпишу, то пойду под суд. Другого выхода у меня не было. Я подписал. О приговоре суда узнал из газет. После суда я встретился с Борисом и с Драговским на одном из официальных банкетов. Мы разговорились, и я спросил, почему на суде Каюков признался в убийствах (я понял уже давно, что никаких убийств он не совершал). Драговский рассмеялся и сказал, что перед судом Каюнову ввели наркотики, поэтому он говорил все, что ему приказали. И еще: что адвокат Каюнова удачно провернул все дело, то есть провалил, только чуть не выдал себя несколько раз потому, что до суда ни разу не встречался с Каюновым и плохо знал его в лицо, а увидел впервые только в зале суда. Также он рассказал, что Борис очень многого не знал, что связь с человеком, который хотел уничтожить Каюнова, поддерживая главным образом следователь, Ивицын, и распоряжения Борис получал от Ивицына. Борис хорошо заработал на этом деле – тот человек не поскупился. Каюнову вынесли расстрел, и Борис расплатился с тем типом сполна. После этого разговора я стал чувствовать себя плохо и наконец попал сюда. Вот и все, что я знаю. Теперь вы узнали правду. Конечно, если б Драговский не пригрозил мне судом, я бы никогда не подписал, а может, даже вывел бы их на чистую воду… К сожалению, ни Драговский, ни Борис ни разу не назвали имени того человека. Конечно, жаль… Ради бога, успокойтесь! А то вы зальете мне слезами весь пол. Решат, что прорвало трубы.

– Вы можете написать, что экспертизы не было? – спросила я, не узнав собственного голоса.

– Что именно? – насторожился он.

– О его болезни. О том, что нельзя было проводить экспертизу. Больше ничего.

Он согласился не сразу, думал несколько минут, потом сказал:

– Знаете, я скоро умру. Так что терять мне нечего. Я ведь врач и все о себе знаю.

Он попросил достать из тумбочки листок бумаги и ручку и дрожащей рукой написал несколько строк.

Я вышла из палаты – все кружилось вокруг. Не могла идти. Села на лестнице.

– Вам плохо? – спросил кто-то, проходя мимо.

– Нет, ничего, пройдет, – ответила я.

Я шла домой не разбирая дороги. А через несколько дней я прочитала в газетах о смерти профессора Могилевского из-за продолжительной тяжелой болезни.