Без суда и следствия

А потом сразу стало темно – на несколько непостижимых секунд. Их хватило, чтобы я прислонилась к шероховатой поверхности стоящего рядом шкафа. В комнате слышался лишь протяжный скрип выдвигаемых ящиков, которые переворачивали, предварительно перерыв, прямо на стол. Горло сжал какой-то спазм, и я не могла произнести ни звука. Темнота стала медленно отступать. Было необходимо двигаться, что-то говорить, куда-то идти, чтобы показать себе самой – я еще жива, это не смерть, просто так продолжается мое существование на земле… Я хотела сойти с этого места. Андрея стащили с кресла и поволокли в спальню, за ним проследовали двое понятых и следователь, какой-то из омоновцев толкнул меня по направлению к двери. В спальне продолжился обыск. Я стояла в дверном проеме. Мои платья валялись на полу, постельное белье сдернули с кровати и швырнули в угол, личные бумаги (письма друзей, открытки, записки), мои старые институтские конспекты были разбросаны по всей комнате и белели поверх одежды, эскизы Андрея, его краски – все это скомканное, изорванное бросили в одну кучу под стол. Один рылся в моем туалетном столике – он методично вынимал ящик за ящиком, открывал все коробки, простукивал дно, стенки, потом на пол летела моя бижутерия и косметика, раскрытые духи выливались на ковер, создавая дикую удушливую атмосферу. Второй орудовал в шкафу – просматривал, прощупывал наши вещи. А я стояла на пороге и смотрела на них. Понятые жались на нашей кровати. Андрей с омоновцами и следователем находились в противоположном от меня углу. На спинке кресла повис мой лифчик. Это был очень красивый, дорогой и совсем новый лифчик – я надевала его всего два раза. С горечью мне подумалось, что больше я не смогу надеть эту вещь никогда.

И внезапно уже вторично дикий спазм сжал мне горло. Лифчик на спинке кресла – это было недопустимо, словно чья-то грубая рука вторглась в мою интимную жизнь, словно на поругание всех этих глазных пар было выставлено что-то беззащитное, очень личное, глубинное, мое. Это было ужасно, чудовищно. И дело не в том, что на интимную принадлежность моего туалета пялились злорадствующие чужие лица, а в том, что я не могла им помешать, ничего не могла сделать, скрыть, словно во мне самой уже не было ничего. Это было как по сердцу ножом. И вдруг я поняла, что сейчас закричу, что буду кричать, как озверевшее, потерявшее человеческий облик животное, до тех пор, пока не сойду с ума, пока не растворюсь в темноте от собственного крика.

Процессия вернулась из спальни в гостиную. Двое понятых стали подписывать какую-то бумагу, потом я увидела, что ее подписывает Андрей. Потом следователь подошел ко мне:

– Подпишите!

– Что это?

– Протокол обыска в вашей квартире.

– И что вы нашли?

– То, что искали.

– Еще один труп? Или холодильник с человечьими окорочками?

– Подпишите протокол обыска!

– Не подпишу!

– Не понял?

– Я ничего подписывать не буду! Его лицо посерело.

– А ну немедленно подписывайте, иначе я привлеку вас за соучастие! Вы обязаны подписать!

– Нет, не обязана! И вы не имеете права меня заставлять!

– Подпишите по-хорошему! А иначе будет хуже вашему мужу!

Я взяла бумагу и на всем свободном пространстве, которое оставалось после предыдущих записей, размашистым почерком написала: «Мой муж невиновен! Я не согласна с нарушениями юридических прав моего мужа! На меня было оказано давление со стороны следователя! Мой муж невиновен, и обвинять его никто не имеет права!»

Прочитав, он усмехнулся:

– Вы совершили глупый поступок. Вам не следовало идти на конфликт. Вам нужно было просто подписать протокол.

– Я же сказала вам, что ничего подписывать не буду!

И вышла из гостиной. Я шла очень медленно и столкнулась в прихожей с бизнесменом-соседом и женщиной, которая была с ним. Кто она такая, я не решалась спросить. Они остановились, хотели мне что-то сказать, но я обошла их, лишь безразлично махнув рукой. Я вернулась в гостиную. Не помню, сколько стояла там, вновь прислонившись спиной к шкафу. Двое омоновцев подхватили под руки Андрея, стащили с кресла и поволокли к выходу. Я слышала, как открыли входную дверь. Я бросилась за ними, бежала по лестнице вниз, прыгая через две ступеньки, чуть не сломала каблук на правой туфле, долго не могла справиться с тяжелой дверью парадного. Я нагнала их в тот момент, когда Андрея затолкали внутрь машины с решетками. На мгновение он обернулся, чтобы крикнуть несколько слов, но не смог – его уже втолкнули внутрь и с грохотом захлопнули двери. Заработал мотор. Я закричала. Машина тронулась с места, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Я бежала за ней по улице. Не помню, что я кричала. Может, повторяла имя или просто выла на одной ноте, как раненый зверь. Наверное, я размахивала руками, и прохожие принимали меня за сумасшедшую. Людей на улице было много. Потом снова стало темно. Темнота опускалась медленно и постепенно, сплошным черным туманом, и в этом тумане все дальше и дальше удалялась машина, увозящая Андрея в тюрьму.