Без суда и следствия

Яркие картины разрывали в клочья мое воображение, и в замолкнувшей квартире я умирала от пустоты, волей рока оказавшись женой убийцы. Ничто во мне больше не протестовало против этих слов, и, как страшный призрак слоняясь в ледяной пустоте четырех стен, я говорила про себя: жена убийцы. И принимала это как данность. Как божью волю. Как непреложный факт, ниспосланный мне судьбой. И мне казалось, что я умру. Через три месяца. Вместе с Андреем.

Кроме Юли и Роберта, никто больше не приходил и никто не звонил. Все старательно избегали моей зачумленной двери. После того как прошение о помиловании, пройдя все верховные инстанции, было отклонено самим президентом, для меня больше не существовало надежды. Роберт исчез сразу же, как только в прокуратуру пришел ответ. Я уже не представляла для него интереса. Он давным-давно получил причитавшиеся ему по бандитскому соглашению деньги. Если б я имела здоровье и силы, я еще могла бы протестовать… Но я медленно умирала в пустоте, и у меня не было ни желания, ни сил отбивать обратно незаконно полученные им мои деньги. Мокрая осень уныло стучала в окна. И в угасающем свете холодного солнца раскачивались на промозглом ветру уже по-зимнему голые ветки…

В тот день я впервые встала с постели и, не зная, чем себя занять, просто пошла по комнатам, не понимая, что делать – тихо биться лбом о стену или закричать, заорать нечеловечески – во весь голос…

Юля позвонила днем, где-то после полудня, и, еще не поднимая трубку, я уже знала, что это моя сестра… Кроме нее, некому было звонить.

– Как ты сегодня?

– Есть новости?

– Наступила осень.

– Послушай… Я не знаю, как тебе сказать… У меня есть для тебя кое-что… Ну, я нашла некоторые вещи… В старой дорожной сумке, в которую сваливаю ненужное старье… Думаю, тебе интересно будет посмотреть.

– Меня не интересует твое барахло.

– Но это связано с Андреем.

С Андреем. Что-то больно оборвалось в моей груди. И непонятно почему, жалостливым голосом я сказала:

– Юля… ты можешь сейчас приехать?

– Нет, – в тоне сестры был металл (по желанию она умела и быть, и прикидываться очень сильной и строгой), – нет. Ты сейчас оденешься, выползешь из своей норы и сама приедешь ко мне. Тебе слишком мало лет, чтоб хоронить себя заживо.

– Врач запретил выходить.

– Плевать! То, что я покажу, лучше любых врачей поможет тебе выздороветь.

– Я не понимаю.

– Я объясню. Когда ты увидишь… кое-что, ты поймешь, что твой муж всегда был подонком и убийцей.

– Нет смысла продолжать этот разговор.

– Есть смысл. Сейчас же приезжай ко мне и сама все увидишь.

– Я больше не вожу машину. Я боюсь садиться за руль.

– Возьмешь такси.

– У меня нет денег.

– Доедешь на трамвае.

– Я не могу.

– Разве тебя не интересуют личные вещи Андрея?

Я вздохнула. В конце концов…

– Насколько я помню, у тебя не может храниться никаких его личных вещей. Все они находятся здесь, в этой квартире.

– Говорить об этом по телефону – все равно что толочь воду в ступе. Немедленно приезжай, сама все увидишь.

Очень медленно я натягивала на себя вещи, безумно боясь подойти к зеркалу. Я страшилась увидеть свое лицо. Мне казалось, меня уже нет. И в пространстве холодного зеркального отражения будут плясать лишь бесформенные темные тени. Я шла вдоль пустоты, принявшей силуэты знакомых до боли улиц, и думала, как странен и глуп был этот разговор. «Твой муж всегда был подонком и убийцей…» В глазах общества – да, но не в моих. В моих он был прежним Андреем. Человеком, которого я любила.

Юля открыла дверь сразу. В гостиной на журнальном столике лежала исписанная стопка бумаги.

– Вот, – она протянула ее мне, – возьми.

– Что это?

– Кстати, я забыла тебе сказать – звонил Роберт.

– Зачем?