Без суда и следствия

В милиции меня чуть не прибили, но потом все-таки выделили на роль «возлюбленного» опытного оперативника, в городе неизвестного. Мы стали появляться в людных местах, обниматься и целоваться, оперативник проводил в моей квартире каждую ночь (естественно, с ним у меня ничего не было, он просто меня сторожил). Через неделю я вновь связалась с Сикоровым. Сказала, что у меня есть кассета, на которой один придурок признается в том, что убил сестру Филядина. Эта кассета существовала в действительности — запись признания Максима Игнатьева. И за эту пленку Филядин сделает все, что угодно, даже спасет Сикорова. Такая кассета для него, Сикорова, дороже, чем все собранные против него доказательства, потому что в ней его спасение. Если Филядин посадил в тюрьму Каюнова только по подозрению в смерти сестры, то за доказательства, которые представит ему Сикоров, от этой самой тюрьмы он его и спасет. Именно эту кассету я хочу продать за триста тысяч долларов и две оформленные визы на выезд в США — мне необходимо уехать с любовником.

Чтобы доказать, что я не блефую, я дала прослушать Сикорову кусочек признания Игнатьева. Главной моей ставкой было то, что Сикоров не знал об аресте Филядина. Может, он и сомневался, но соблазн был слишком велик. Он согласился. Я назначила ему встречу в кафе, чтобы обсудить окончательные условия. Там его и взяли…

Юля слушала каждое мое слово с жадно раскрытым ртом, глаза ее отражали все оттенки детского восторга.

Несмотря на то что Филядина арестовали, у нее больше не было причин для слез. Во-первых, из-за меня она порвала с Филядиным значительно раньше. А во-вторых, у нее был новый друг, очень хороший, надежный и влюбленный, с которым через два месяца она собиралась расписаться. Он сделал ей официальное предложение, и моя сестра согласилась. Поэтому она не оплакивала арест Филядина. Впервые в жизни Юля была спокойна и счастлива.

В теплой кухне моей квартиры было хорошо и уютно. Только мне время от времени почему-то хотелось плакать.

Заканчивалась зима.

Глава 13 и последняя

Зима прощалась мартовским снегом. В эту ночь я не сомкнула глаз. Усталая от моих рассказов, Юлька спала в гостиной на диване. Потушив в спальне свет, я смотрела в окно.

Медленно кружась в пламени уличных фонарей, на холодный серый асфальт падали крошечные частички зимы. В их полете было что-то удивительно трогательное и родное, словно предвкушение будущего тепла. На застывшем стекле выступали ледяные цветы. Эта зима заканчивалась. Вспоминать, что принесла она мне, я не хотела. На полированной поверхности журнального столика лежали деньги, мой паспорт и ключи от машины. Этой ночью я принимала самое главное решение в своей жизни. Я уезжала.

Я уезжала потому, что не смогла простить. Нет, это был не абсурд и не бред, даже не наркотическая привязанность к обездоленной жизни. Я нечеловечески измучилась на протяжении этих страшных бездомных дней, потому что всегда любила тепло и уют. Тепло, уют и надежность. И возможность верить. Этой ночью я собиралась уехать, еще не зная куда. В один из тех городов, которых так много на одной шестой части суши. Сесть в машину и ехать просто куда глаза глядят.

Почти наступившим днем выпустят из тюрьмы Андрея. В городе ничего не изменится. Точно так же будет идти снег. Мягкие пушистые снежинки маленькими кусочками льда будут опускаться на его лицо, на плечи… быстро таять на губах…

Днем выпустят из тюрьмы Андрея. Я не хочу его видеть. Я не хочу встречаться с ним. Я слишком явно представляю себе эту картину: он на опустевшей, замирающей улице под медленно тающим снегом, и между нами никого больше нет, только моя боль, принимающая форму черных концентрических кругов. Моя боль… Боль разбитой жизни, любви и навсегда ушедшей надежды. Боль несбывшегося соприкосновения рук и растворившейся в воздухе теплоты.

Я больше никогда не смогу ему верить так, как верила прежде. Он заплатил страшной, чудовищной мерой, но, если честно, он получил только то, что заслужил. Вся моя боль застывала в ледяных, сплетенных узорах, и, мучаясь от этих непрекращающихся страданий, я металась внутри комнаты, словно тень, блуждая от стены к стене…

Я очень долго думала: стоит ли вообще писать об этом, стоит ли рассказывать об этой черной, рвущей меня на части боли… Но потом поняла: так будет понятно и правдиво. Если я стану лгать, что перед встречей с Андреем не испытывала никаких чувств, многие решат, что я повредилась в уме. Тем более что поклялась писать правду. А правда была именно в этом. В ледяных цветах, в черной тени сомнения, караулящей меня на каждой стене. Впрочем, сомнений с каждой минутой оставалось все меньше и меньше. Я собиралась уехать, потому что так и не сумела его простить.

Простить не за ложь, не за измену, не за все то, что мне пришлось пережить, а за невозможность прижаться к теплому, родному плечу, забывая обо всем на свете, к единственному человеку в мире, которому я так мечтала верить.