Без суеты

— Ну не загибай, Гера. Не лопух, я, не лопух. Но… попадался. И однажды попался так сильно, что решил нарисовать портрет своего обидчика таким, каким он мне предстал по сути своей. У меня была его фотография, и я сел рисовать с нее. Нет, я не просто сел и все. Я был одержим желанием высказаться о нем таким образом. И вот тогда я впервые почувствовал, что со мною что-то происходит. Все мое внутренне состояние, состояние протеста, как пружина разжалось во мне и выливалась на листе. И рождался не шарж, не карикатура, рождался этот тип живым и зловещим. Я сам испугался даже и порвал портрет.

— Да, да, Слава, ты что-то постиг такое. Да это видно на примере портрета моей Люськи. Ты фактически точно скопировал ее фотопортрет. Но отличие твоего портрета — это фон, взгляд, маленькие новые детали в ракурсе, в прическе, в одежде, в позе… И все- перед нами предстала другая Люся, такая, какую и я даже не знаю.

— Это ты, верно, заметил, Гера. Особенность моих портретов — фон, взгляд и поза. Понимаешь фон для меня — это среда, в которой обитает человек. По сути человек — это условие и следствие окружающей его среды. Среда создает человека, а человек создает среду. Вот фон, на котором я создаю портрет как таковой, уже дает представление о личности модели. Это очень важный показатель самоощущения человека. Причем этот показатель в значительной степени объективный и не зависит от воли и сознания человека. Если человек унижен, подавлен, отвергнут, неудачлив, как бы он ни старался, объективно он не будет при горделивой осанке, и не будет держать нос к верху. Но главное, конечно — это взгляд. Одни и те же глаза по цвету, по разрезу, по размеру могут быть глазами ангела или глазами дьявола. Потому что, когда мы говорим, что глаза зеркало души — имеем в виду не глаза, как таковые, а именно взгляд. Взгляд — отражает суть движений человеческой души. И он выражает, кто есть этот человек- дьявол или ангел.

— Что — только так: дьявол или ангел? А что-то среднее — дьяволо-ангел, или ангело — дьявол не бывает?

_- Да ты не смейся, Герман. Ты — продукт нашего воспитания. Нас так учили: быть терпимым, не утрировать видение зла в другом, а стараться видеть в нем добро. Даже при откровенных злодеяниях, мы стремимся разглядеть что-то доброе, чтобы искать повод для всепрощения. А злодеи этим пользуются только И что бы, кто бы мне не говорил, я знаю, что есть откровенные злодеи среди нас, даже в нашей повседневной, мирной жизни.

— Ну, видать тебя достал, твой обидчик, Уж если такого как ты…

— Да, достал, достал. Но я не делаю никаких открытий в своей классификации, между тем. Уже все сказано и до меня. Вот классику сейчас никто не читает, сейчас читают однодневки. А ведь классика всегда — это обобщение. Классики — они не просто писали сюжеты. Они совершали открытия в отношениях между людьми, и свои обобщения выражали порой в формулах. Вот Толстовское: " Все счастливые семьи…" продолжать не надо, сам знаешь. Или его же: "Мы любим людей за то добро, что им делаем и не любим за то зло, что им сделали". Ну, примерно, я точно цитату не помню, но очень близко к подлиннику. Это же формулы жизни. А пьесы Островского. Ведь его-то вообще, кажется, никто не читает сейчас. Ну, слава богу, хоть театры что-то ставят. Но люди ведь ходят развлекаться, а не для того, чтобы извлечь мораль. А я благодарен маме, что она меня, слава Богу, приучила на всю жизнь, что надо читать, и что извлекать из прочитанного. Она ж учительница русского языка и литературы.

— Ну, я же прекрасно помню, как она мне дала Чехова как-то в шестом или седьмом классе и сказала: "Этого писателя ты будешь читать всю жизнь". Я слышал, что она работает до сих пор?

— Представь себе — работает, очень активно, да еще ведет литературный клуб для старшеклассников и ученики ее обожают.

— Здорово! Передашь ей привет. И я тебе даю слово, что буду ее навещать, когда ты уедешь. Обещаю, Слава.

— Спасибо, Гера! Спасибо, я тебя не смел просить. Но друзья проверяются..

— Да ладно тебе сентименты разводить, Слава. Ты лучше продолжай. Так что там Островский сказал про ангелов и дьяволов?

— Нет, он не про ангелов и дьяволов. Он про волков и овец. В его пьесе "Волки и овцы" такой персонаж есть — почетный судья Лыняев, который говорит: "Да, на свете все волки да овцы, волки да овцы". Я не зря это вспомнил, в связи с нашим разговором. Это обобщение классика лежит в основе моего творчества. Только я делю людей на "дьяволов" и " ангелов". — А подробнее, можешь пояснить?

— Попробую. Вот ты, например. Ты сможешь когда-нибудь присвоить себе чужое, ты сможешь когда-нибудь унизить человека осознанно и наслаждаться тем, что ты его унижаешь, особенно если он как-то от тебя зависим? А ты сможешь отказать в бескорыстной помощи в ущерб себе, если кому-то твоя помощь равносильна — быть или не быть?

— Ну… пожалуй, нет.