Без тебя

Главным образом я напоминал себе, что жизнь не всегда должна протекать в подобной монотонности, когда и снять нечего. Само это понимание – золото. В первые ночи я падал на постель рядом с Лайлой. Мои мышцы, невостребованные за долгие годы, теперь болели, а «Тайсон Криэйтив» находился за миллиард миль от моих мыслей.

* * *

Я никогда не умел праздновать Рождество, особенно после того, как уехал из дома. Смерть родителей лишь усугубила ситуацию. Лайла и Пета, напротив, словно две девочки, суетились в предвкушении приближающегося прихода Санта-Клауса.

Стараясь унять растущее чувство неуверенности, я бродил со стаканчиком вина, пока они украшали старую пластмассовую елку. Пета пела рождественские песенки, развешивая на ветвях старомодные игрушки и свою любимую блестящую мишуру.

– Помнишь, как мы жили в Нью-Йорке? Тогда на Рождество начался такой снегопад, что движение повсюду застопорилось.

Ностальгия оборвала ее песню, даже замедлила быструю речь Петы.

– Я вот вспоминаю тот год, когда мы жили в Дарвине, а ты преподавала в старшей школе. Рождество мы встретили у вонючей запруды, ели речных раков. – Лайла содрогнулась, но по улыбке, скользнувшей по ее губам, я понял, что воспоминание это скорее приятное.

– Или тот год, когда папа умер… – начала Пета.

От меня не укрылся взгляд, которым дочь обменялась с матерью. Лайла нахмурилась и едва заметно покачала головой. Заметив это, я попытался присоединиться к их разговору.

– А что случилось?

– Тяжелый выдался год, – тихо произнесла Лайла.

Хотя я прекрасно понимал правоту ее слов, инстинктивно я также знал, что за тем взглядом, которым она наградила мать, что-то кроется. Пета, у которой слова никогда не заканчивались, без сомнения, с легкостью принялась бы описывать все страшные перипетии того времени, а Лайле такое наверняка не понравилось бы.

– Мы отпраздновали Рождество в этом доме и подарили друг другу растения. Я вручила маме саженец розы, которая сейчас растет в садике при ее доме в Госфорде, а мама подарила мне бонсай. Теперь это деревце стоит на балконе у меня в Мэнли.

– А еще я подарила тебе миленький маленький керамический горшочек с цветком. Я его на рынке купила, – улыбаясь собственным воспоминаниям, произнесла Пета.

– Цветок завял еще до того, как ты мне его подарила!

– Да, – подмигнув мне, сказала Пета. – Мне казалось, что и так сойдет.

– Пета!

Я перевел взгляд на Лайлу, но обе женщины рассмеялись, а Лайла взмахом руки с зажатой в ней гирляндой развеяла мою обеспокоенность.

– Она шутит, Каллум. Ведь растения в маленьких горшочках надо часто поливать, но мы с мамой этого не знали. И до сих пор не знаем…

Негромко посмеиваясь, Лайла бросила взгляд на маму. Короткий миг общей печали. Меня поразило, что они способны относиться не без доли юмора к смерти горячо любимого, как я уже понял, мужа и отца.

Они продолжили украшать елку, а я молча встал и вышел на террасу, где растянулся на сплетенной из лозы скамье и принялся глядеть на океан. Уже наступил вечер. Небо было подернуто светло-лиловым и оранжевым светом. На моих глазах день клонился к своему завершению.

Позади меня Лайла и Пета смеялись, обмениваясь рождественскими воспоминаниями. Меня удивляла степень их эмоциональной привязанности друг к другу. Я мало знал об отце Лайлы, но мне казалось, что и без этого я чувствую глубину их скорби. Меня утешало то, что они, судя по всему, перенесли свою утрату куда легче, чем я. Все мои мысли сейчас вращались вокруг этого. Прошло уже десять лет, а я до сих пор не мог думать о смерти матери без того, чтобы у меня что-то не сжалось в груди. Иногда мне казалось, что я так и не смогу думать об отце без иррационального гнева за то, что он не сумел жить дальше без нее.

Я понял, что разница заключалась в том, что они разделили свое горе между собой. Теперь они даже могли шутить о периоде наибольших страданий в умиротворяющем свете угольков теплоты их отношений.

Эд и Вилли, куда более дружные, чем я, провели много дней после маминой смерти вместе с отцом. Они были рядом с ним, когда папу сразил удар. Он как раз писал открытки десяткам людей, посетившим похороны его жены. Папа сидел в глубоком и мягком цветастом кресле, в котором мама часто читала. Он молчал, пристально уставившись в одну точку на заднем дворе. Позже Эд рассказал мне, что отец внезапно опустил голову вниз на стол. Они с братом решили, что папа плачет, пока его неподвижность не навела их на мысль, что здесь что-то не так.

Я был один у себя дома. Морально я еще не подготовился к возвращению на работу, но и мысль, что придется вот так сидеть дни напролет, погрузившись в собственные воспоминания, была мне нестерпима. Я сказал остальным, что слишком занят и не могу взять отгул, что я буду присоединяться к ним только вечером. Я зашел так далеко, что каждый день надевал костюм, чтобы никто не смог вывести меня на чистую воду. Кажется, я смотрел по телевизору марафон, когда раздался звонок.