Подхожу к квартире и нажимаю на дверной звонок. Тишина. Стучу. Еще раз и еще. Я точно знаю, что Вера дома, но она не открывает. Луплю по двери ладонью, но результат нулевой.
– Ну давай же, Ангел, – тихо прошу я.
Она не слышит, но мне и не нужно. Я говорю это себе самому, цепляясь за последнюю призрачную надежду. Не могла же она вот так просто отказаться от меня. От нас. Внутренний голос уже во все горло орет, что это конец, но я с ним не согласен. Не хочу верить в это, но спустя минут пятнадцать, когда каждый из соседей посчитал своим долгом осведомиться, все ли в порядке, а одна старушка пообещала вызвать полицию, я понимаю, это действительно конец. Внутри меня что-то умирает, я словно слышу тихий похоронный марш, который заглушает шуршание упаковки букета, когда я укладываю его на коврик у Вериной двери. Символично, словно возлагаю цветы в память о так и не развившихся между нами чувствах.
Я спускаюсь вниз, понимая, что бреду туда, куда меня несут ноги, совсем не разбирая дороги и не оглядываясь по сторонам. Вот, значит, как ощущается влюбленность или любовь… Если это так, то к черту такие чувства! Какой придурок вообще назвал их светлыми, когда внутри зияет огромная черная дыра с такого же цвета обугленными краями, которые при каждом вздохе крошатся, превращаясь в пыль?! Снова хочется орать как тогда, в лесопосадке. Только теперь еще громче, потому что знаю, что не почувствую на плече изящную ладонь с прохладными пальчиками и не услышу ласковый голос, который пообещает, что все будет хорошо. Потому что обладательница этого голоса меня избегает. И впервые за все время, что я знаком с Верой, я просто не могу заставить себя действовать нахрапом, завоевывать территорию, не спрашивая ее мнения.
Две ночи я практически не сплю. Так все навалилось, что хочется выть. Отцу выделяли еще от силы неделю, но вчера под вечер он скончался. Мама передвигается по дому практически бесшумно, слышно только шуршание колес по дорогому паркету. Жанна пропала. Думаю, это дело рук Миши, который в буквальном смысле понял мою фразу «Убери ее, чтобы глаза мои ее никогда больше не видели». Надеюсь, он не убрал ее с этого света, а просто популярно объяснил, что ей ничего здесь не светит, дал денег и отправил на вольные хлеба. Ангел молчит. Вчера, когда нам сообщили о смерти отца, я, несмотря на данное себе обещание, все же попытался набрать Веру, написал ей несколько сообщений, с удивлением обнаружив, что мой контакт разблокирован. Прослушав несколько долгих гудков, я отключился и набрал ей сообщение:
«Папа умер»
В ответ получил короткое:
«Мне очень жаль»
И все. Вот так просто и незамысловато, словно между нами не было ничего особенного. Как будто я для нее ничего не значил. Так, развлечение для заскучавшей в замужестве женщины. Вот только со мной все иначе. Если все начиналось как развлечение, то теперь, за такой короткий срок она стала для меня всем.
Глава 20
Год спустя…
– Одевайся, – сдержанно произношу я, застегивая ширинку.
– Даже не поговорим? – спрашивает девица. Я не запомнил ее имени, но точно могу сказать, что она его называла.
– Разве я вызвал тебя разговаривать?
– Обычно клиенты…
– Я – необычный клиент, – прерываю ее.
Достаю из кошелька пару крупных купюр и бросаю на кофейный столик передо мной, а потом беру сигарету и подкуриваю. Вдыхаю горький дым и слегка прикрываю глаза, сквозь щелочки наблюдая за тем, как неохотно одевается эскортница. Сегодня я впервые не использовал презерватив просто потому, что мне уже год как хочется заболеть чем-нибудь и просто сдохнуть. С того самого момента, как меня покинула мой Ангел, прислав короткую записку на листке, вырванном из того самого блокнота, в котором черкала, когда я приходил в больницу посмотреть на ее мужа. Вот такая ирония. Я смотрел, как Вера вырывает листки и всхлипывает как раз в тот момент, когда она писала мне прощальную записку.
Запускаю руку в карман и привычно провожу подушечкой большого пальца по уголку сложенного в восемь раз листка. Он твердый почти как картон, и я чувствую упругий угол, который за год, надо сказать, поистрепался, кочуя из кармана в карман. Наконец шлюха, прихватив деньги, покидает мой кабинет и закрывает за собой дверь, которая тут же – после короткого стука – вновь открывается. Я закрываю глаза так, чтобы не видеть вошедшего, потому что все равно знаю, кто это.
– Достали все. Дайте мне отдохнуть.
– Надо ехать, Тимур Георгиевич, опоздаем, – говорит Богдан, мой личный телохранитель.