Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

Ричард… тьфу ты, черт!.. Рихард Иоганнович, не церемонясь, снял с подноса налитую всклень одинокую рюмку и, подмигнув мне, выпил залпом. Но вовсе не обида, не то, что мне по-хамски даже не предложили, заставило меня замереть в полусогнутом, с задранной левой ногой, состоянии. Этот, с хрипотцой, голос я узнал сразу же, без всяких там ушных спецаппаратиков с компьютерным анализатором! Я был готов отдать на отсечение ту самую руку, в которой держал кий, что это была она, моя случайная ночная гостья, темпераментная Виолетточка! Сердце мое билось, как рыба об лед: узнает или не узнает? А если узнает, что делать, точнее, куда бросаться: в обьятия, в ноги, в окно?..

К счастью, любительница скакать по казенным койкам не обратила на меня ни малейшего внимания. И лишь какой-то проблеск интереса мелькнул в ее малость косеньких, как у Митковой, глазах, когда этот негодяй с башкой в проплешинах — следы от погашенных об его темечко окурков — когда этот ирод рода человеческого, крякнув и передернувшись, представил меня:

— А это, лапочка, господин Тюхин — прыгун с высоты, снайпер-с, отличник… м-ме… половой и поэтической подготовки!..

Я готов был проткнуть его кием, как шпагой, но каким-то чудом сдержался и, стиснув зубы, врезал по шару, вложив в удар всю силу своего негодования! О!.. Вы не поверите: и свояк и чужой, перелетев через лузу, с грохотом запрыгали по паркету!

— Я же говорил вам: кикс и два шара за борт, — ухмыльнулся фальшивый немец. — Кий, говорите, дрянцо?..

И тут Рихард Иоганнович поменялся со мной киями и, практически не целясь, этак с треском, пижонскими клапштосами загнал шесть шаров кряду!..

Запахло разгромом, позорной «сухой», каковым образом я, Тюхин, в жизни не проигрывал, да еще при свидетелях.

— Ты, Виолетточка, ступай, — намеливая биток, задумчиво сказал этот новоявленный Толстоба*. — И не надо плакать: все образуется.

— Думаете… думаете, он выздоровеет?

— Петушком запоет!

Робко улыбнувшись, моя курочка — именно так она просила называть ее в минуты нежности — моя курочка, взмахнув подносом, выпорхнула. Я перевел дух.

— А что связи, Тюхин, все еще нет? — спросил Рихард Иоганнович и, взявши кий за спину, мастерски сыграл абриколем в угол.

Я был потрясен до глубины души. У меня задергалась щека, кольнуло сердце…

— Вы что-то спросили? — не сводя глаз с восьмого, последнего шара, как нарочно подкатившегося прямехонько к центральной лузе, пролепетал я.

— Мандула, спрашиваю, не прорезался?

Я поднял на него обреченный, ничего не понимающий взор,

— Ну бейте, чего же вы не бьете, — сглотнув комок, простонал я. — А лучше дуньте — он уже и ножки туда, в лузу, свесил…

Но Ричард Иванович, абсолютно нежизненный, неправдоподобный, как бы специально составленный из необъяснимостей и противоречий, мой Рихард Иоганнович и тут не подкачал.

— Слушайте, Тюхин, это не вы сочинили: «Сгорел приют убогого чеченца…» Значит, не вы… м-ме… Жаль! В таком случае посвящаю этот шар светлой памяти убиенного вами продавца цитрусовых, тоже, замечу, большого любителя русского бильярда…

Для пущего форса он, падла, взял кий пистолетиком и уже было прицелился, но вдруг зажмурив свой неподбитый глаз, заорал:

— Что за черт! Ни-чего не вижу!.. Тюхин, не в службу, а в дружбу подайте мои черные провиденциалистские очки!.. Данке шен!

Он напялил очки на нос, ткнул указательным пальцем в дужку… и здесь… И тут в глазах у меня, друзья, самым натуральным образом померкло!..

— Ну, вот, а тут еще, как назло, лампочка… м-ме… перегорела! Я так не играю, что за игры — в темноте?! — заявил мой мучитель. — Ударчик за мной. Тюхин…

И Рихард Иоаннович мягко, но властно подхватил меня под локоток и, как тогда, в подвале, в самом начале моих бесконечных злоключений, повел меня, униженного и оскорбленного, страдающего, как вам известно, куриной слепотой и проклятой слабохарактерностью, куда-то прочь, прочь от невиданного позора…

О!.. О, если бы вы знали, если бы вы только представить себе могли! Я решительным образом ничего не видел. Дважды я задевал рукой, по-слепчески простертой вперед, какую-то посуду. Один раз рука моя так и вмялась во что-то теплое, пугающее большое. Темнота взвизгнула, хохотнула. Щеку мою ожгла дружеская затрещина.

— Молодцом, Тюхин! — одобрил Рихард Иоганнович. — Как всегда, ухватили самую суть!

Где-то впереди раздалось лошадиное ржание. «Товарищ комбат!» — екнуло мое несчастное сердце. Что ж, и на этот раз я не ошибся. Мы куда-то вошли. «Мене, текел, упарсин!» — шепнул мой поводырь, и я тотчас же прозрел.

Мы стояли у буфетной стойки столовой комнаты. В двух шагах, за освещенным свечами столиком маячили взметнувшиеся при виде нас и взявшие руки по швам товарищи Хапов, Кикимонов, Копец (все подполковники) и товарищ майор Василий Максимович Лягунов.

— Вольно, вольно, господа заговорщики! — снисходительно приветствовал их Рихард Иоганнович, и, заложив одну руку за спину, а другую за борт кителя, направился к служебному столику на двоих у окошка.