Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

- Ты хотел сказать - без усов? - мягко поправил Зюзик.

Витюша открыл было рот, но одернуть этого строптивого говнюка с редакторскими наклонностями не успел: Злокачественный Зеленый Зюзик, выпав из его рук, грянулся грудью об коридорный кафель и обернулся великолепными, золотыми, на кожаном ремешке, с красной центральной секундной стрелочкой, часиками!

- Ай да Зюзик, ай да сукин сын! - обрадовался солдатик.

Фирменные "роллексы" с двумя "л" были удивительно хороши собой. Когда Витюша надел их на руку, раздался мелодичный, похожий на воробьиное чириканье, звук.

В эту ночь рядовой Эмский на чердак не ходил. Счастливо улыбаясь, он лежал на своей казенной койке с открытыми глазами. В душе у Витюши пела скрипка...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А вот, коллега, возможный эпиграф к роману, фабула которого, судя по всему, будет не совсем соответствовать первоначальному замыслу:

"По воронкам и травам родимой земли Мфусиане в строю по четыре шли!.." В. Эмский. Из армейской тетради.

И ведь что характерно, Тюхин! Не далее, как вчера, в курилке, приперев к стенке Ромку Шпырного, я сунул ему под нос его сраную "победу":

- Ты чего мне всучил?! Они же ломанные, во, слышишь? - не тикают!..

И тут Ромка - ты же знаешь, Тюхин, этого арапа и нахалюгу! тут Ромка Шпырной, водила нашей "коломбины", жутким образом вдруг бледнеет, начинает трястись, потеть, шмыгать носом. Он вытаскивает из кармана целую горсть американских, трехкопеечных штамповок: на, мол, бери хоть все! На что я ему сурово отвечаю:

- Нам, Роман Яковлевич, чужого не надо! Гоните назад наши собственные!..

Шпырной еще больше побледнел, глаза бегают, руки дрожат, будто кур воровал!

- Нету, - говорит, - у меня ваших часиков, Виктор Григорьевич!

- Где же они? - спрашиваю.

- Н-не знаю... Может, потерял... или украли, то есть в смысле - сперли!

А я ему: вре-ошь! - и за яблочко. Как - помните? - того пленного под Кингисеппом.

- Ей Богу, - хрипит, - не вру!.. Я их это... я их только ножичком подковырнул, а они... а они как заматюкаются и... и порх!

- Чего-чего?!

- И - порх, и... улетели!

Вот какую баечку сочинил мне этот клинический клептоман и брехун Шпырной... А тут еще это свечение. Мы поначалу было обрадовались, подумали - солнце всходит, но где же это видано, Тюхин, чтобы солнце всходило сразу с четырех сторон света?..

Багровые, то разгорающиеся, то затухающие сполохи озарили нашу и без того тревожную жизнь, коллега. И чует мое вещее сердце: это еще только "Интродукция", "Рондо каприччиозо", Тюхин, - впереди!..

Глава седьмая Некто в полувоенном и прочие

И протрубил Шутиков. И было утро. И на завтра опять имела место "шрапнель" без подливы, сухари без масла и чай без сахара. После перекура я забрал аккумуляторы с "коломбины" и - раз-два, раз-два, раз-два трусцой побежал в гараж, к Митьке Пойманову, заряжаться. Несмотря на недавний перекусон, в животе подсасывало, ныло в подреберье, каждый шаг тупо отдавался в затылке (давление, давление, милорд! нужно обязательно на обратном пути заглянуть в санчасть, смерить давление!..).

Все катаклизмы в моей жизни начинались самым зауряднейшим образом. Будущую жену, к примеру, я встретил на автобусной остановке. Помню, во всех подробностях - вплоть до скомканной пачки из-под печенья на тротуаре - помню этот судьбоносный, в небесных просверках, поворот за угол пищеблока: слева затуманенный плац, справа вдоль фасада фанерные, с белым по красному заповедями, щиты: "Крепи оборону ратным трудом!", "Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!"... Раз-два, раз-два, раз-два... (И в боку - точно кирпич зашит. Нужно спросить но-шпы...)

С какого-то рожна вспомнился вдруг вчерашний ночной кошмар. От спертого воздуха что ли, мне в казарме вечно снилось что-то несусветное. Примерещился склонившийся над моим смертным одром сержант Филин: лупала золотые, как надраенные асидолом пуговицы, под носом чужие эпохальные усы. По-сундуковски он скрежетнул зубами и, пустив дым из ушей, процитировал Отца Народов, бесмилляевским поносным голосом, но на свой, разумеется, манер: "Мир, сукабля, будет сохранен и упрочен, рядовой, бля, М., если народы, бля, мира возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать, сукаблянахрен, до конца!"

Размышляя о смыслах столь причудливой эклектики, я старался как можно выше вскидывать коленки - раз-два, раз-два, раз-два! но тут сверху, точно из мусорного ведра на голову, пало на меня:

- Локтями, локтями, Тюхин, поэнергичнее! И следите... м-ме... за дыханием: носом вды-хаим, ротом выды - и тоже -хаим, Финкельштейн вы мой невозможный!.. Айн-цвей, айн-цвей, айн-цвей-дрей!..

Я застыл, точно гвоздь, по которому тюкнули кувалдой!