Без ума от графа

– Тогда почему ты не хочешь показать его мне?

– Это мое личное дело, – ответила Розамунда, прислоняясь спиной к стене. Дальше отступать было некуда. – Я требую, Гриффин, чтобы ты уважал мои желания. Ни один джентльмен не смеет не уважать желание дамы.

Он уже не мог сдерживать себя, бешенство застилало ему глаза. Не понимая, что делает, Гриффин схватил Розамунду, пытаясь сорвать медальон.

Цепочка порвалась. Несмотря на ее протестующий крик, медальон оказался в его руках.

– Грубиян! – Розамунда кипела от возмущения. Он по-настоящему разозлил ее, никогда никто ее так не обижал.

Не успел Гриффин поднять крышку медальона, как по комнате пронесся звук звонкой пощечины.

Медальон вывалился у него из рук, но Гриффин даже не обратил на это внимания. С глухим ревом он бросился к Розамунде и впился губами в ее рот.

Сперва она пыталась бороться с ним, била кулаками по его широким плечам, топталась на его ногах. Бесплодные, жалкие усилия. Она билась в его объятиях словно бабочка, пойманная в кулак. Продолжая целовать, он схватил ее руки, развел в стороны и прижал их к стене.

Оторвавшись от ее губ, он взглянул ей в лицо. Несмотря на его ярость, как это ни странно, в его глазах она увидела глубоко спрятанную боль и страдание. Кроме них Розамунда ощутила нараставшее в нем желание овладеть ею. Глаза у него были точно такие, какие бывают у голодного человека, который смотрит на хлеб и продукты, выставленные в витринах магазина.

Розамунда все поняла, ей стало жаль его. В ее сердце проснулась нежность, которая начала одолевать полыхавшие там обиду и гнев. Чувства настолько переполняли ее, что она, не выдержав возбуждения и закричав, ответила на его поцелуй. Ответила яростно, горячо, страстно.

Она буквально впилась в его губы, прокусив зубами кожу на нижней губе.

Гриффин застонал. Однако в его голосе слышалась не боль, а настоящее животное вожделение. Его чувственный стон пробрал Розамунду до самых костей.

В тот же самый миг у нее все завертелось перед глазами. Обида и гнев превратились в страсть. Она облизала кровь на его губе и, возбужденная ее запахом, с такой же ответной силой вцепилась в него. Чувствуя себя слабой, находящейся целиком в его власти, она подчинялась его воле. Однако его желание, отразившись в ее душе, усилилось в них обоих, породив взаимное, чувственное стремление.

Щетина на его щеке царапала ее нежную кожу. Осыпая ее поцелуями, он вдруг приник к нежной коже прямо под ее подбородком. Горячая волна пробежала по ее телу, по ее жилам, знакомое ощущение жара овладело ею. Она бесстыдно начала тереться об него, возбуждаясь все сильнее.

Гриффин, возбужденный ею не менее, приподнял ее чуть вверх, так что ее голова оказалась на одном уровне с его головой. Одним бесстыдным движением он вошел в нее, глядя нагло и вызывающе.

– Боже, – застонала она от вожделения.

Поддерживая ее за бедра, тогда как она обхватила его ногами, он начал двигаться взад и вперед в привычном ритме, наполняя ее, возбуждая, приводя в неистовство.

Они много раз занимались любовью, но сейчас все было иначе – острее, жестче, необузданнее. Взаимная злость воспламенила жгучую, почти звериную страсть, и теперь они сгорали в ее огне.

Как только стих первый порыв, Гриффин начал двигаться внутри ее тише, продлевая удовольствие. И эта медленная мука была самой сладкой.

– Быстрее, – не выдержав, взмолилась Розамунда.

Но он лишь покачал головой и ухмыльнулся.

Она знала, что он, как и она, стремится к максимальному наслаждению, он входил все глубже и плотнее. Невольно она обхватила губами мочку его уха, а потом больно прикусила.

Он едва не задохнулся от вспышки наслаждения и, потеряв над собой власть, в исступлении приник к ней, пока она вся не задрожала от охватившего ее света и тепла. Розамунда извивалась и целовала его, передавая ему всю ту звериную плотскую страсть, которую он возбуждал в ней. Через миг и его тело задрожало, напряглось, и он издал восторженный первобытный крик победы.

Хрипло и тяжело дыша, Гриффин осторожно поставил ее на пол. Пока он приводил себя в порядок, Розамунда рассматривала его. В ней уже не было ни гнева, ни обиды, одно лишь любопытство двигало ею.

Что за черт! Было бы из-за кого впадать в такую ярость? Из-за Лодердейла?! Разве он не знал, что она рассталась с капитаном без малейшего сожаления. Даже если бы она испытывала нежные чувства к мужчине, ничего здесь нельзя было поделать. Брак графа и графини Трегарт не мог быть заключен по любви. Он не имел никакого права требовать ее сердца, а также супружеской верности.

Даже если бы она не скрывала чувств, которые могла бы питать в глубине сердца к капитану, у Гриффина не было причин для недовольства.

Впрочем, от таких рассуждений веяло некоторым лицемерием. Рассудком он понимал, что у него нет повода для гнева, однако благоразумие не спасло его от краткого умопомешательства. Он хотел ее, она была ему нужна, а она могла думать лишь о нем.