Без вести...

В том году на плантациях Гая Джексона созрел небывалый урожай. Ровный строй раскидистых деревьев, увешанных оранжевыми плодами, уходил почти до самой черты горизонта. Многие тяжелые обязанности возложены на машины, а вот изнурительная работа — сбор апельсинов, лимонов и мандаринов выполняется так же, как и в далекие времена — вручную.

Гай Джексон заблаговременно подал в Посредническое бюро заявку на потребное количество рабочих. На его плантациях работало уже около сотни батраков, преимущественно мексиканцев.

Солнце безжалостно палит головы и плечи. Грязный, соленый пот стекает по пыльным лицам. Все работают сосредоточенно, молча. В первой половине дня еще можно услышать задорную мексиканскую песню или острую мужскую шутку, а под вечер — только злые окрики и глубокие вздохи.

Иннокентий забрался на самую вершину переносной лестницы и обирает верхние плоды. Отяжелевшая корзина, висящая на перекинутом через плечо ремне, все сильнее и сильнее тянет вниз: нелегко удержаться с корзиной на верхней перекладине. Недавно с такой же лестницы упал пожилой негр Чарли, вывихнул руку.

— Кенти, Кенти!

Это негр позвал тогда Иннокентия на помощь. Теперь все так его называют. Он помог подняться упавшему человеку, на руках вынес с бетонированной площадки, где стоит служебный вагончик.

Если бы Иннокентий лучше понимал английский язык, то разобрал бы неодобрительные и насмешливые возгласы.

— А ты поцелуй его! Обними покрепче!

Иннокентий возвратился к своей лестнице и принялся за дело.

Как назло, ни малейшего движения воздуха: ни один листок не шелохнется. Груженые автомашины с бешеной скоростью уходят в сторону Сан-Франциско. Люди снова стараются как можно быстрее наполнить корзины. Чем больше корзин, тем больше центов, а из них складываются доллары.

Превозмогая боль в пояснице и суставах, Каргапольцев наполняет корзину за корзиной и относит к машинам.

— Но, но, мистер Кенти, — прокричал Джексон, — ты такой большой, а корзины у тебя медленно наполняются!

— Заработки низки, — проворчал Иннокентий, вытирая рукавом пот со лба.

— Я плачу за работу... Но, но, много говоришь, парень.

Хозяин круто повернулся, ушел.

Вечером на смену физической усталости приходили переживания, раздумья. Вместе с возрастающей неприязнью к Глущаку, который угодничал перед хозяином, обострялось чувство одиночества. Из-за полного незнания языка он ни с кем не мог поговорить. Иннокентий впервые понял, как важно для человека слово: поделиться горем или радостью, думами и сомнениями, излить душу в тяжелую минуту. Это — как воздух, как хлеб насущный. Даже больше...

Чтобы как-то развеяться от тоски, Каргапольцев, по настоянию Глущака, иногда забредал в костел. Там можно и поужинать под монотонную назидательную проповедь, посмотреть телевизор, а раз в неделю даже и потанцевать под звуки самодеятельного джаза.

Как-то читалась проповедь, что-то из Евангелия, от Луки, что ли... Иннокентий, конечно, ничего не понял. Анджей охотно пересказал ему содержание проповеди:

«Вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас, благословляйте проклинающих вас, и молитесь за обижающих вас. Отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому, просящему у тебя, давай и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними...»

Еще священник сказал, что прихожане должны воспитывать в себе готовность отдать последнее просящему, но не надеяться на незаслуженные подаяния. В нашем мире, мол, счастье человека в его собственных руках. А вот жажда получения лишних благ греховна и суетна, от нее исходят все злые помыслы, вплоть до богохульства; она, эта самая недозволенная жажда хорошей жизни, ведет грешников прямо к социализму. Тут-то Иннокентию и раскрылся истинный смысл проповеди! Все, больше на эти церковные представления он не ходок. Анджей ужаснулся: ведь обязательно же! Не пойдешь — хозяин рассердится... Он и так...

Верно, неприятный разговор с хозяином не выходил у Иннокентия из головы.

Много повидал несправедливостей Каргапольцев, а мириться с ними не привык. Мог и подчиниться, но постоянно восставал: либо открыто, либо в душе.

Как же можно смириться с тем, что одну треть заработка удерживают на покрытие долга за переезд в Штаты, а вторую треть отнимают без всяких объяснений?

Иннокентий побрел в горы, собрал там букет из оранжевых и желтых листьев: хоть немного напоминает родные забайкальские места.

Выйдя на заросшую папоротником полянку, оглянулся. Перед ним открылась широкая долина: темные квадраты садов и виноградников разрезались узкими светлыми полосами убранных хлебов. Прямо у ног, точно детские кубики, белели строения Неймса. Пытался найти свой домик и не смог. Жаль, не смог увидеть Анджея и хозяина, не смог услышать их разговор...

Гай Джексон любил выдать себя за либерала и демократа. Знал цену и паблисити: быстро находил тех, кто за пустяковую подачку готов до хрипоты шуметь о его добрых делах. Заметил он и Глущака. Пальцем поманил к себе, протянул ему руку, спросил:

— Вам нравится у нас, мистер Глущак?