Без видимых повреждений

Наоми ушла домой пораньше, взяв с собой мобильный телефон, чтобы продолжить работать на линии до конца смены. Нужно было успеть до снегопада. Вашингтон готов ко многому: террористическим актам, политическим противостояниям, временному прекращению работы правительства. Но не к снегопаду. Когда я выхожу из суда, на часах почти три утра, вокруг всё та же тишина, и соль всё так же хрустит под ногами. Я жду свое такси Lyft и вдруг понимаю, что Наоми – символ прогресса не только из-за того, что она делает. Она олицетворяет прогресс благодаря пройденному ею пути; эта девушка не только выжила, но и нашла способ своими руками разорвать круг насилия, совершая, казалось бы, незаметные действия. Человек, прошедший через боль, помогает другим исцелиться. Для нее, как и для Джимми, нашлось место в системе. И, может быть, когда-нибудь место найдется и для Донте. Как нашлось для Виктории, той женщины, которую много лет назад я слушала в тюрьме Сан-Бруно. Это ее отец собирался убить в Denny's. Практически все, кого я встретила в мире борцов с домашним насилием, сами прошли через него как жертвы, преступники или свидетели. У Хэмиша Синклера и Дэвида Адамса были отцы-абьюзеры. Сьюзан Дубус однажды зимней ночью изнасиловали двое. У Жакин Кэмпбелл была та ученица, Энни; у Мартины Латессы – сестра Бранди. Джимми и Донте сами когда-то были агрессорами. За плечами каждого из них тень другого прошлого, ужасная история. Но все они разорвали прежние сценарии, изменив свое будущее.

Это напомнило мне об одной истории. Как-то вечером несколько лет назад я сидела у стола в офисе Данн. Лето на дворе, и время ужина давно прошло. В разговорах о работе Данн всегда была очень прагматична. На тренингах я видела, как она снова и снова включала запись звонка в службу спасения, сделанную в ту ночь, когда умерла Дороти, и всегда обращала внимание на то, как идеально подходит дело Дороти под исследование Кэмпбелл. Как отражение друг друга. Не только все сигналы риска и знаки эскалации, но и другие элементы, которые так часто наблюдаются, когда речь заходит о крайних формах насилия. Любовь с первого взгляда, молодость Дороти, патологическая ревность Вильяма. Все эти факторы прослеживаются и в истории Мишель и Роки. На тренингах Данн ни разу не дала волю эмоциям. Она была дотошной и бесстрастной, как идеальный адвокат, которым почти стала однажды.

Тем вечером Данн показала мне надпись, сделанную на розовом стикере в день встречи с Дороти, записку, с которой никогда не расстается: Действительно опасный случай. Я слышала о записке от Дубус, читала о ней в местных новостных заметках. И хотела увидеть ее своими глазами. Я не говорила Данн, но мысли о смерти Дороти преследовали и меня. Когда много лет назад я писала о ней для New Yorker, я покупала сэндвич на обед, парковалась на Грин Стрит у дома Дороти и ела, сидя в прокатном автомобиле. Я правда не знаю зачем. Тогда на той улице уже не осталось следов жизни и смерти Дороти. Просто тихая, мирная улица. Иногда мне казалось, что я чувствую запах моря. Выцветший детский велосипед стоял в траве как реквизит неизвестного спектакля. Краткий промежуток, когда – между интервью и исследованиями – я могла просто поразмышлять. Может быть, Дороти стала тенью прошлого и в моей жизни. Так часто мы, журналисты, пишем об историях живых людей, разговариваем с теми, кто творит перемены, пишет законы. С теми, кто жив и здоров. Но когда речь заходит о домашнем насилии, многие из нас, как мне кажется, на самом деле общаются с мертвыми.

Сидя в офисе Данн, я спросила ее, что бы она сказала Дороти сегодня, если бы женщина восстала из мертвых и зашла к ней в офис.

Данн начала отвечать; но что-то ее остановило, ее тело как будто внезапно ударилось о невидимую стену. Данн рванулась от стола к архивному шкафу, отвернувшись, чтобы я не видела ее лица. Я услышала несколько коротких резких выдохов, всхлип. «Меня никто никогда об этом не спрашивал», – сказала Данн.

Я не произнесла ни слова. Данн вернулась к столу, вытерла глаза. А потом посмотрела на меня и прошептала: «Я бы попросила у нее прощенья».

От автора

Последние месяцы моей работы над книгой «Без видимых повреждений» моя мачеха провела в хосписе. Летом 2015 года у нее был диагностирован колоректальный рак, в 2017 году ее не стало. За три недели до смерти мачехи, сидя у ее постели в доме, где она жила с моим отцом, я узнала, что для нее издевательства были нормой и в первом браке, и в родительском доме (это не было виной ее матери, воспитавшей ее после ухода отца). С моим отцом они были женаты тридцать восемь лет. На тот момент я занималась исследованиями домашнего насилия в США уже восемь лет. И я была потрясена до глубины души.