Без выстрела

Они двигались по извилистой тропинке. Вчерашние следы конских подков на ней успели «завянуть», как сказал Фёдор Фёдорович – обветрились, потеряли чёткость. Семён напрасно искал хотя бы давних отпечатков колёс. Это удивило его.

– Вы говорите, – гидрологическая станция. А как же туда, например, продукты подвозят?

– Вьюком или на волокуше, – буркнул Рукосуев, явно избегая разговоров. Он опять помрачнел, замкнулся. Шёл, не разбирая дороги, спотыкаясь о нагие корни деревьев, равнодушно вваливаясь чуть не по колено в густую вязкую грязь. Она громко чмокала, когда Фёдор Фёдорович выпрастывал ноги.

Но вот долго тянувшаяся по разложине дорога полезла на склон, стала сухой и твёрдой. Ельник сменился светлым сосновым бором, осыпанным понизу брусникой. Она переспела, ягоды были тёмно-красные, почти коричневые. Глухари и рябчики, заслышав людей, взлетали неохотно, шумно хлопая крыльями. Семён каждый раз вздрагивал, стискивал ружье. Он никогда не подозревал, что птиц этих бывает так много.

– Полпути прошли, – сказал Фёдор Фёдорович таким тоном, будто сожалел об этом.

Недалеко от дороги возвышалась постройка из кольев. Перекрещиваясь, они образовали как бы решётчатый желоб на решётчатой же подставке. Рукосуев подошёл, зачем-то попробовал качнуть крайний кол, скорбно тряхнул головой.

– Кормушку Серёга Скурихин сделал. Хотел зимой коз подкармливать сеном. – Помолчав, он добавил хмуро: – Можно в человеке ошибаться, конечно. Можно… Я вот думаю всё: насколько? Совсем ошибиться нельзя.

Семён промолчал, а Люда нагнулась и рассеянно сдоила в горсть кисточку крупной брусники. Забыв о ней, шагнула мимо Семёна и, кажется, бросила в его сторону торжествующий взгляд. Студент криво усмехнулся:

– Не понимаю, зачем психологические тонкости? О каких ошибках идёт речь? Человек спрыгнул с поезда, напуганный подозрением. Рисковал жизнью. Давайте говорить начистоту, Люда! Вы знаете его лучше, чем мы. У вас, по-моему, больше оснований, чем у всех нас, считать этот прыжок очень нехорошим показателем. Я не говорю уже о компасе, о пустой обойме. А вы словно упрекаете меня всё время… Объясните, – за что?…

– Я вас не упрекаю…

– Неправда! Вслух не упрекаете, а про себя?… Поймите, факты есть факты!..

Девушка слушала, потупясь. Вдруг она смело подняла голову.

– Вы… вы… Почему вы хотите, чтобы всё случилось именно так мерзко? Ведь вы хотите этого!..

Сознавая справедливость обвинения, Семён взглядом попросил помощи у Рукосуева. Но слова Фёдора Фёдоровича заставили ещё больше смешаться.

– Что вы, кто же такого хочет? – гневно обратился, тот к Люде. – Как можно хотеть, чтобы люди оказывались мерзавцами? Стыдитесь, девушка!

Но стыдно было не Люде, а Семёну. Это он хочет, чтобы человек с полевой сумкой обязательно оказался преступником. Хочет ради мести девушке за любовь к другому человеку, за равнодушие к себе! И хотя тот – действительно преступник, потому что факты есть факты, всё равно он, Семён Гостинцев, – подлец! Скотина! Не так давно смеялся над Костей, а сам?…

Ссутулив плечи, студент зашагал так, словно пытался уйти от самого себя, от собственной совести. Но, если у человека есть совесть, от неё не убежишь. Замедлив шаг, Семён поравнялся с Людой.

– Кажется, мне в самом деле хотелось этого. Подло, конечно! Но поймите меня правильно, – я хотел… Ну, как бы сказать это?… Чтобы всё поскорее встало на свои места… И вы не заблуждались, что ли… Раз уж случилось так…

В первый раз он узнал, что глаза спутницы могут быть доверчивыми.

– Скажите честно, Семён… У нас помогают плохим людям исправляться. Так вот… Если человек искупит свою вину, как вы думаете… Можно ли простить ему прошлое? Не забыть, а простить?…

– Безусловно! – горячо перебил Гостинцев, не совсем веря в правоту такого утверждения, но искренне желая уверить Люду. У него вдруг пропало чувство отторгнутости, отчуждения, которое он испытывал до сих пор. Словно убрали стекло, разделявшее их с Людой. Это не сблизило, но перестало отдалять.

Фёдор Фёдорович вырвался вперёд. Есть люди, предпочитающие в одиночестве переживать свои печали и разочарования.

– Нельзя ни простить, ни забыть! – вдруг сказала Люда, когда Гостинцев уже успел позабыть, к чему это следует отнести. – Но как страшно…

Семён понял, что хотела сказать девушка. Она мучилась, но находила в себе мужество не прятаться от правды. Он догадывался и о том, какой ценой придётся заплатить Люде за торжество правды.

– Но стрелять он не посмеет! Он должен сдаться, – слышите?

– Я думаю, что всё обойдется благополучно, – сказал студент. – Вам не нужно переживать так.

– Зачем вы утешаете меня? Ведь мы даже не знаем, какое преступление он совершил. И… и я думала уже, что он искупит свою вину, если это не очень страшное преступление. Я думала, что прощу потом… Если ему понадобится моё прощение. Но я, наверное, не смогу простить, нет! Очень хочу и – не смогу!..

Семён промолчал.