Без взаимности (ЛП)

А оказалось, что моя любовь словно людоед. И я не заслуживаю даже просто любить кого бы то ни было, не говоря уже о том, чтобы чувства были взаимными.

  

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Бард

Четыре месяца спустя…

Он смотрит на меня своими лучистыми голубыми глазами. На лоб падают темные пряди, с губы свисает ниточка слюны. Да, возможно, позже мне еще придется разбираться с последствиями его активности, но сейчас мой сын страшно рад своей самостоятельности. Стоя на четвереньках, он широко мне улыбается — или фиолетовому одеяльцу, которое я держу в руках.

— Иди-ка сюда, приятель. Хочешь одеяльце? — улыбка Ники становится шире, когда я показываю ему одеяло. — Тогда ползи скорей сюда.

Взвизгнув, Ники ползет на четвереньках так быстро, как только позволяют его маленькие ручки и ножки. Его энтузиазм настолько заразителен, что я смеюсь, когда он подползает ко мне, и беру его на руки. Радостные возгласы Ники от этого становятся еще громче.

По ощущениям он легче воздуха, но я знаю, что Ники прибавил в весе. А розовые щеки стали пухлее. Он счастлив в неведении. Не знает, что несколько месяцев назад чуть было не умер, а пуговица, оторвавшаяся от его любимого фиолетового слоненка, чуть было не стала тому причиной. Но я и не хочу, чтобы мой сын об этом знал. Не хочу, чтобы его простодушную наивность омрачило хоть что-нибудь.

Когда я опускаю Ники на пол, мой сын хихикает. Что-то бормоча себе под нос, он выхватывает одеяло у меня из рук и утыкается лицом в мягкую ткань. Когда начинает звонко ее целовать, я усмехаюсь. Звук получился неестественным и напряженным.

Услышав, как в комнату вошла Хэдли, я поднимаю голову. Она улыбается. Только что приняла душ, убрала волосы в аккуратный пучок. Как и у Ники, ее здоровье тоже улучшилось.

— Ты голодная? — спрашиваю я. — Вещи мы можем разобрать и потом.

В гостиной стоят нераспакованные коробки. В этих картонных стенках заключена целая жизнь. Вещи, что там хранятся, словно не больше не стоят тех трудностей, через которые мы прошли.

Теперь наш новый дом — здесь. Несколько месяцев мы прожили в пустовавшей до нашего приезда квартире Джейка. Потом настало время перемен. И вот сейчас у нас появилось свое жилье в Бруклине.

— Хорошо, — нерешительно улыбнувшись, отвечает Хэдли.

Оставив Ники играть на полу, я иду на кухню и достаю из пакета контейнеры с едой. Чувствую, как ко мне подходит Хэдли и останавливается у кухонного островка. Подняв голову, я встречаюсь с ней взглядом. Мои руки внезапно становятся слабыми, и я едва не роняю контейнеры на пол. До сих пор не верится, что моя жена здесь, что мой сын жив и что мы снова вместе. Как одна семья.

Сосредоточившись на еде, я раскладываю по тарелкам курицу Кунг Пао.

— Томас?

Не успев поднести вилку ко рту, я замираю. От интонации, с которой Хэдли произнесла мое имя, у меня мурашки по коже побежали. Все тело переходит в режим обороны, хотя атаки еще нет. В ее интонации звучит требование. Оно словно тонкий слой стали. Подобным тоном Хэдли со мной почти никогда не разговаривала. Надобности в этом никогда и не было — даже в самом начале наших отношений. Теперь же я понимаю, что раньше она просто-напросто всегда мне уступала.

— Что?

Хэдли потирает руки — от этого жеста, настолько для нее типичного, у меня начинает ныть в груди, — но во взгляде читается решимость.

— Я хочу развестись.

Проходит секунда. Потом другая. С улицы доносится чей-то смех. Проезжает машина. Взвизгивает какая-то женщина, после чего смеется. Я перевожу взгляд на Ники. Он по-прежнему играет с одеяльцем, ползая и прижимая его к груди. Его грудь вздымается от вдохов и выдохов. У меня же в груди сжимается всякий раз, когда я вижу своего сына живым. Снова повернувшись к Хэдли, я понимаю, что мне давно было любопытно, когда же она снова заговорит о разводе? Когда снова станет сильной — морально и физически — и перестанет во мне нуждаться?

Перестанет нуждаться в том, чтобы я приносил ей таблетки, кормил ее и обнимал, когда посреди ночи она просыпалась от кошмаров — и это были те редкие случаи, когда я позволял себе прикасаться к ней, — сам при этом сдерживая слезы, потому что ради нее должен был оставаться сильным.

— Понятно, — проведя кончиками пальцев по губам, отвечаю я, ошеломленный тем, что момент все-таки настал.

В ответ Хэдли улыбается. Потом кладет руку мне на плечо и предлагает сесть. Я послушно сажусь, словно ребенок, неспособный думать за себя и принимать решения.

Хэдли садится напротив меня, по другую сторону кухонного островка.

— Мне нравится так сидеть, — говорит она. — Напоминает старые добрые времена.

— Ага, — откашлявшись, соглашаюсь я.

— Ты только посмотри на этот островок, — продолжает Хэдли. — Он напоминает тот, который был в твоей квартире во времена учебы.

— Похож, да.

— На самом деле ты не помнишь, верно?

— Я…

— Тебе не обязательно во всем со мной соглашаться, Томас. Я не собираюсь… выходить из себя или делать что-то еще в этом духе.

— Я знаю.