Без жалости

После моего возвращения Эми все время наблюдала за мной исподтишка. Казалось, ей не давала покоя мысль, что я в любую минуту могу выйти за ворота фермы, с тем чтобы больше назад не возвращаться и опять куда-нибудь уехать, оставив ее в компании с бабкой и Райаном. Она постоянно меня спрашивала, куда я иду и когда вернусь, и это внушало мне некоторую надежду на потепление наших отношений.

Эми зябко провела ладошками по плечам.

— Мне холодно, — сказала она.

— Давай-ка я тебя немного согрею, — сказала я и взяла ее руки в свои ладони, чтобы немного растереть пальцы. Большего я пока позволить себе не могла, потому что знала: она этому воспротивится. По этой причине я решила прибегнуть к старой уловке. — Помнишь, как ты была маленькой и вместе с нашей собакой убежала в лес?

— Смутно, — сказала она, употребив то самое слово, которое в аналогичной ситуации произнесла в одном из своих знаменитых фильмов Марлен Дитрих. При этом Эми чуточку расслабилась и повернулась ко мне всем телом. Так она всегда делала в детстве, готовясь выслушать очередную байку о том, как она жила, «когда была маленькая». Она проявляла удивительный интерес к своей жизни в детском возрасте и готова была слушать такого рода воспоминания без конца — в особенности о том, чего она сама о себе помнить не могла.

Стараясь не переступать границ, очерченных дочерью для проявлений моей материнской нежности, я легонько обняла Эми за плечи и начала повествование:

— Было тебе в ту пору — сколько же тебе, дай Бог памяти, тогда было? Ага… Восемнадцать месяцев тебе было — вот сколько! А может, два годика? Может, и два… Ну да все равно. В общем, ты была еще младенцем, который едва научился ходить. Так вот, как-то раз ты пропала. Мы тогда от беспокойства чуть все с ума не посходили. Я-то была уверена, что ты отправилась в путешествие вниз по холму — хотя бы потому, что подниматься по склону было для тебя делом огромной сложности. Я пошла вниз по холму через поля и все время громко кричала: «Эми? Где ты? Куда ты запропастилась?» А потом я услышала твой тихий, взволнованный голосок: «Я тут она, вот она! Прямо у тебя под ногами…»

Неожиданно Эми отодвинулась от меня и посмотрела на меня в упор своими темно-зелеными глазами. Эта пятнадцатилетняя веснушчатая девочка обещала в будущем превратиться в очаровательную женщину, и я не могла отделаться от мысли, что мне не хватает той маленькой Эми, которая лепетала сладким голоском милые глупости и, чуть переваливаясь, ходила по земле на своих коротеньких ножках.

Когда я уезжала в Африку, Эми была костлявым подростком с колючим характером. Когда она разговаривала, то широко размахивала руками, жестом помогая проклюнуться каждому своему слову. Как ни странно, в то время мы с Дэном с легкостью находили с ней общий язык. Своими ужимками и шутками она подолгу заставляла нас смеяться: по правде говоря, мир в ее глазах и впрямь выглядел весьма забавно, а о своем видении мира она никогда не забывала нам сообщить. В те благословенные времена она еще не считала себя настолько взрослой, чтобы держаться от меня на расстоянии, и иногда ласкалась ко мне, как щенок, бросаясь мне на шею и обнимая своими непомерно длинными, костлявыми руками, словно заявляя тем самым о своих исключительных правах на меня, свою мать.

Когда я вернулась из путешествия, Эми из ершистого, голенастого подростка превратилась в красотку с хорошо сформировавшимся женским телом и с волосами как у Венеры кисти Боттичелли. Эта незнакомая мне девочка-женщина всем своим неприступным видом, казалось, говорила: родственнички, держитесь от меня подальше.

Эми ненавидела ферму всеми фибрами своей души, и в течение двенадцати месяцев, которые мы с ней здесь провели, с ее губ не сходила злая, ироническая улыбка. Иногда, глядя на дочь со стороны, я думала, что она никогда меня не простит. Год назад, когда я вернулась из Африки и потребовала, чтобы она съехала с квартиры отца, где она, на мой взгляд, пользовалась слишком большой свободой, она выслушала мое материнское требование с крепко сжатыми губами и застывшим, как античная маска, бесстрастным выражением белого, как бумага, лица. Как только она узнала, что жить ей предстоит на ранчо с бабкой и Райаном, лицо у нее вытянулось: бабушку она считала ужасно старомодной, а Райан, по ее мнению, слишком много времени проводил в хлеву и на конюшне. Короче говоря, жизнь на ферме представлялась ей чем-то вроде существования в первобытном поселке времен неолита, хотя она очень любила и бабушку, и Райана.

Бабка с присущим ей старомодным изяществом отразила все поползновения Эми развесить на стенах дома тарелки новейших принимающих устройств и установить в каждой комнате модемы для компьютера. Бабушка старательно оберегала свой духовный мир от постороннего вмешательства и не имела ни малейшего желания усовершенствовать его с помощью современных новшеств.