Без злого умысла

— Ну да. Платил он мне исправно и прилично, как мне казалось. Но тяжко мне было, два раза чуть не поймали: раз вертолетчик, другой раз участковый километров пять за мной гнался. Короче, устал я, от страха устал. Я ж в конце концов не супермен какой, да и машина моя примелькалась. Для этих дел Судов мне доверенность выписал на «Запорожец» старенький. Сказал ему об этом. Тот говорит, ну что ж, отдохни. Позвал однажды меня в гости к себе. А там девчонка у него сидела, красивая, как смертный грех. Выпили мы, конечно, потанцевали. Я девчонку обнимаю, она отвечает, я, конечно, вне себя от радости, сроду такой не было. Выпили еще. А Судов мне шепчет, давай, мол, веди ее в другую комнату. Я уже совсем захмелел, а пьяный дурной я. Одним словом, привел ее в комнату. Раздевать начал, а она как к родному, а когда раздел уже, она вдруг отбиваться, а я ошалел, руки ей выкручиваю, она кусаться, да больно так, я ей по щекам дал, наверное, сильно, она как заорет. Тут Судов вбегает. Ай-я-яй, говорит. Изнасиловать хотел, иди, Маша, заявляй в милицию. Не терпится мальчишке вновь в зоне побывать. И, приговаривает, посадят тебя, Гриша, посадят. Вон сколько следов на девочке оставил, да и сам весь искусанный, долго разбираться не будут. Ну, я в слезы, на колени, не губите, мол… — Лямин зажмурился и с силой помотал головой. — Даже вспоминать гадко. А он отвечает, ладно, но учти, как чуть что не так, Маня сразу в милицию, а я как свидетель пойду. Что ты меня продашь, не боюсь. Поди докажи, что я к шкуркам отношение имею… Так он меня в полный оборот и взял.

— И ты поддался на эту ловушку? — не удержался Мохов.

— А что мне оставалось, ведь все так правдоподобно было. А потом опять как ни в чем не бывало, все такой же добренький, ласковый. Извинился даже однажды за этот спектакль, сказал, сам пойми, Гриша, это работа, надо же как-то тебя на приколе держать. Я, говорит, человек поумней, посильнее всех вас, мартышек, но мне много не надо, во властелины не рвусь. Живу припеваючи, все у меня имеется, дом, квартира, машина, племянница любимая. Знаете, он все время к месту и не к месту о племяннице говорил, с такой лаской говорил, я прямо думал, вот-вот разрыдается, сю-сю-сю да сю-сю-сю, единственная, мол, моя кровинушка, все для нее одной, все для нее, родненькой. Прямо как примерный папаша, чтоб он сдох!.. И показалось мне, что и вправду он ее любит, на самом деле, а?

— Дальше, — бросил Мохов, а сам подумал: «Любит, без сомнения, и только ее, и только себя, и больше никого. Те, которые в сорок первом к нам заявились, тоже детишек своих любили, вихрастые головки гладили, в голубые глазки целовали, горшочки выносили, сказки на ночь про Рюбецаля и Барбароссу рассказывали, и собачек любили, и кошечек. Однако эта любовь не мешала им тысячи людей в печку отправлять, да и самим иной раз пистолетиками да автоматиками баловаться… Недочеловеки ведь, нелюди… что их жалеть-то… Не то что детишки мои».

— И любовница у меня есть, говорил, верная, — продолжал Лямин. — Когда неверна будет, в порошок сотру, и вами помыкаю как хочу. Радостно мне от того, что все могу. Потом махнул рукой и говорит, да что тебе объяснять, все равно не поймешь. — Лямин помолчал. — Ну вот, а недавно вызывает меня, говорит: помнишь разговор про любовницу? Так вот, неверная она мне оказалась, надо ее проучить. Угонишь машину, я тебе покажу, где она ходит по вечерам, живет она на окраине, там людей мало. Так вот, на машине ты ее и собьешь. А потом я документы тебе справлю, и денька через два исчезнешь из города. Спешить пока некуда. Шуров… в смысле Аристов… не жилец уже, не продаст тебя. А после этого дела, что я по-дружески, по отечески прошу тебя выполнить, отсидеться тебе надо будет на всякий случай, пока поутихнет. Я в истерику, не буду, говорю, не буду. А он снимает трубку и заявляет: ну что, звоню Мане, там срок поболее будет. Одним словом, проинструктировал он меня, выбрал удобный день, водки налил ну и…

— Об этом тоже потом, — сказал Мохов. — Почему Куксов с ним работал?

— У Куксова, как мне думается, уже система со шкурками была отлажена, откуда-то они приходили к нему, не знаю откуда. Видимо, Судов прознал про это и тоже на чем-то взял Куксова, я не могу точно сказать, на чем, но чувствовал, что Куксов ему обязан. А может быть, взял точно так же, как и меня, на девчонке или на левых поездках.

Пока Лямин рассказывал, цвет лица у него менялся. Кожа то бледнела, то розовела, а теперь лицо покрылось крупными красными пятнами. Он опять обхватил голову руками и, всхлипывая, стал раскачиваться. «Истерик, — подумал Мохов, — самый натуральный истерик».