Без знаков препинания Дневник 1974-1994

Первые съемочные дни[ 118 ]. От нашего продюсера исходит немыслимое число зарядов. Кажется, ей под силу все — если уж на кино деньги достала... Сколько перезнакомилось со мной бандитов и банкиров: в ресторанчик приглашали, деньги обещали и растворялись. За границей продюсеров находили, они даже папочку заводили для отчетности, собирали о нас материалы. Соберут, а кончается все тем же — растворением, будто их и не было вовсе. Там бюрократы почище наших.

Снимали в репетиционном зале Малого оперного. Сцена с воронами получилась с пятого дубля. Они должны были влететь в открытую дверь и сбить с ног героя. Четыре раза влетать не хотели, наконец наш второй режиссер поговорила с ними как-то по-вороньи. Она вообще специалист по живности незаменимый — сегодня снимали сцену, когда изо рта певицы должна была выползти мышь. По Гёте — розовая. Но Седова[ 119 ] розовой не нашла, привезла в аптечной коробочке обыкновенную, серую. Посадили ее на плечи несчастной Вики Гальдикас[ 120 ], а мышь, как назло, сползать оттуда не хочет. Седова что-то пропищала ей по-мышьи — и пятый дубль снова оказался счастливым: мышка покрутилась на роскошном лифе от Кати Филипповой[ 121 ], сбежала по ноге и крутанула еще хвостом на щиколотке. Теперь осталось самое непонятное: как она появится изо рта. Художник Птицын сделал для певицы маску, но будет ли она совпадать с лицом Гальдикас — еще вопрос. Тем временем мышка, которая взята Седовой под расписку, исчезла в листве Елагинского парка. Седовой еще много предстоит мук — в сценарии есть и борзые, и тараканы, и верблюд.

Я никогда Юру Посохова[ 122 ] на сцене не видел. Мы встретились прямо на съемочной площадке — и он поразил меня своей готовностью к работе. Я понял, что он может сейчас же сыграть свою роль от начала до конца — текст выучен, костюмы придуманы, даже пальто купил кашемировое специально для съемок. Диалог ведет так, будто мы много раз уже снимались. И по амплуа — герой, а для кино это немаловажно. Завел со мной разговор о Фаусте. У меня ведь представление о нем еще от работы над бенефисом. Там этот душепродавец — циник, почти убийца. Возможно, такая версия возникла от недостатка материала — у Пушкина ведь это только набросок к «Фаусту». Мы же дадим эту тему в развитии: от колебаний и договора, подписанного кровью, — до разочарований и расплаты. Посмотрим, что из этого выйдет. Как бы то ни было, у Посохова всегда в запасе его козырная карта — танец. Он очень пластичен и этим оправдывает нашу рискованную затею — сделать из Фауста танцора. Душа человека невесома, и материализовать ее можно именно так — через пластическую утонченную форму!

«А ведь могло получиться так, что я бы у вас не снимался, — как-то признался Посохов. — Я гастролировал в Англии и там сломал ногу. Сломал в апреле, и к началу съемок она только начала срастаться». Он так заболел кинопроизводством, что стал уже искать деньги на следующий фильм.

В «Фаусте» много актуальных текстов — видимо, эта актуальность как-то заострена пастернаковским переводом. Оттого и появляется соблазн сделать императора фигурой узнаваемой, злободневной. Мы идем по другому пути: имиератор-искуситель, фигура над временем, символизирующая порочность любой власти. От соприкосновения с которой человек незаметно для себя теряет свой облик. В каком-то смысле еще больше демон, чем мой скромный труженик Мефистофель.

Печать этого демонизма неожиданно появилась на некоторых моих коллегах, которые стараются поближе притереться к власть имущим. Это очень сейчас заметно: мелькнуло знакомое лицо на одном сборище, и то же лицо вдруг снова мелькнуло па другом, но уже ближе к центру стола, где происходит раздача. Ясен мотив: от этого мелькания и лицо скорее запомнится, и ломоть побольше отломится. Касается это и лиц, долгое время сидевших в опале. Сейчас, когда все бросились хватать даже огрызки, они без зазрения совести заложат и душу. С потрохами. «Все на продажу!» — вот лозунг момента. Впрочем, момента ли?..

Когда меня привезли в Царское Село, Андрей Харитонов в императорском облачении уже прохаживался по парку. Я редко встречал артистов, появляющихся на съемочной площадке раньше меня. Его замечательно дополняла свора борзых, по-балетному сложивших передние лапы. «Такой изыск и такая чистота никогда не были присущи русской нации», — заговорил я с владельцем борзой по кличке Майя. «Что вы, мы просто забыли те времена, когда так было...» — ответил ее хозяин, когда русская борзая Майя потянулась за сахаром.