Безбашенная

— Серьезно? Давай, помоделируем… Представь, что я сошла с ума и решила, что… ммм… неплохо бы было нам с тобой замутить. И мы начали встречаться. Нам бы было хорошо?

— Нам бы было отлично, Жень! — грустно ухмыляется он.

— Окей. Нам бы было отлично. Мы бы трахались, тусовались, танцевали… а потом в какой-то момент я бы оказалась беременной.

— Мы бы поженились. Все было бы хорошо и дальше.

— Аха… а дальше самое интересное. Гормональное привыкание к партнеру случается через восемь-восемнадцать месяцев. После этого ты уже не одурманен эндорфинами и начинаешь реально смотреть на того, кто рядом — это раз. А два — ты начинаешь одурманиваться эндорфинами кого-то иного…

— Нет, Жень! Можно быть семьей. Можно никого не пускать внутрь.

— Можно. Но это требует усилий, так? И это требует довольно большого спектра ограничений и лишений радостей жизни. Которые несложно даются, когда внутри есть альтернатива для наполнения. Но вот она заканчивается. Ты меня больше не хочешь, я тебя. Ты вдруг видишь мои все недостатки. А я твои. Их дохрена! Мы начинаем друг друга подпиливать за них. Не работает. Потом поддрачивать агрессивнее. Тоже не работает. Но обидки копятся… находиться вместе неприятно. А также копится неудовлетворенность в том, что исчезло — эндорфинах и гормонах, влюбленности и лёгкости. Вот я тебя обнимаю, и ты порхаешь внутри. Тебе классно, ты счастлив. Если тебя обнимет Машенька с нашей параллели, ты не чувствуешь ничего, она тебя раздражает. Когда твои эндорфины прекратят выделяться на меня, я тоже начну тебя раздражать. Но в браке обнимать других — табу. Всё. Никаких больше порханий в груди и горячего секса, от которого кружится голова. Только унылое соитие иногда для снятия напряжения. И с каждым разом все сложнее понимать, почему ты должен быть обделен чувствами, чтобы сохранить то, что внутри. Но там детеныш, окей! И люди терпят. А потом детеныш вдруг становятся взрослым и уходит наслаждаться своей жизнью. Ты же наслаждаешься, да? И остаются двое… Между ними давно нет ничего. И у них остается лет десять, ну может пятнадцать на то, чтобы побыть мужчиной или женщиной. Предыдущие двадцать-пятнадцать были отданы в дар ребенку (неблагодарному, как оказывается и не способному на ответный подвиг). Десять лет — это так мало! Но потом уже всё, их тела изменятся так, что радости это будет приносить мало или не станет приносить совсем. Они не имеют право? Должны терпеть дальше друг друга и отказывать себе в чувствах? Просто потому, что один эгоистичный инфантильный молодой мужчина считает, что так он будет чувствовать себя более комфортно?! Дай родителям подышать! Они дали тебе надежное счастливое детство. Они никуда не исчезают! И также тебя любят. Тебе жалко им счастья? Твой психологический комфорт важнее?

Телефон опять звонит. Не берет.

«Папа».

Стягиваю телефон со стола. Выхожу в коридор.

— Да. Здравствуйте.

— А Борис?.. — тревожно.

— С ним всё нормально, Олег Михайлович. Он здесь рядом. Но трубку брать не хочет. Ему надо переварить происходящее.

— А Вы кто?

— Я его друг. Меня зовут Женя. Вы ему пока не звоните. Он не готов разговаривать. Он сам позвонит, обещаю. Не волнуйтесь, я за ним пригляжу.

— Вы ему передайте пожалуйста, Женя, что мы с мамой его очень любим.

— Обязательно. Сразу же, как он будет готов услышать.

— Спасибо.

Захожу обратно, кладу телефон перед Ангелом.

— Когда твой эгоизм ослабнет, позвони родителям. Они очень беспокоятся за тебя.

— За себя они беспокоятся!

— Нет. За себя в вашей тройке беспокоишься ты.

— Легко тебе, Демон, говорить. Твои родители не в разводе!

— Мои родители… — вдыхаю я поглубже. — Мои родители делали это раз двенадцать. С толком с чувством с расстановкой. С показательными скандалами! А я тенью стояла в сторонке и наблюдала. А ну иногда еще в качестве авоськи плелась за мамой, когда она сбегала к родителям.

— Да?!

— Да.

— И что ты чувствовала?

— Да пусть каждый дрочит так как хочет, Ангел! Что я чувствовала? Я была рада, что им глубоко плевать на мои душевные страдания. Потому что, если бы они начали имитировать, что им не плевать, мне бы тоже пришлось имитировать, что мне не плевать на их личные тусовки. А я этого очень не люблю — имитировать. Мне итак приходится все время имитировать нормальность. Этого достаточно.

— Тебя не трогал их развод?

— Когда я была совсем еще маленькой и отец уходил, я теряла чувство уверенности. И моя тревожность подпрыгивала до потолка. Я замолкала и переставала говорить, иногда есть. Но… Как только я перестала отождествлять себя с родителями и поняла, что я — не они. Все сняло как рукой.

— Это мы о каком возрасте говорим?

— К трем на мой аппетит это уже не влияло, а лет так в пять мне стало уже совсем ровно. В семь я относилась к этому уже как к очередной серии бразильского сериала — главное чтобы он шел по телеку, не касаясь меня на прямую. У меня был дед — он был моя роскошная данность. И моя первая духовная любовь. Дед всегда говорил мне, что я самая прекрасная и удивительная женщина из всех, что он знал.