Безбожный переулок

В поезде было еще холоднее, чем на улице, бросались в окно то безымянные полустанки, то громадные фонари, плыли под потолком желтоватые грязные лампы. Антошкину маму все еще мутило, Танька глядела без всякого сочувствия и предлагала выйти в тамбур покурить. Чтобы уж наверняка. Антошкина мама отказалась, и Танька ушла, прихватив с собой двух нестерпимо хохочущих кавалеров, кажется, с физкультурного – народу на студенческую конференцию набрали с бору по сосенке, ну кто, кто, спрашивается, устраивает конференции во время каникул? Антошкина мама свернулась на твердом плацкартном сиденье, подобрала зазябшие ноги, прикрыла глаза, чтобы не видеть ни полустанков, ни фонарей, денег на постельное белье ни у кого не оказалось – ужас, разве можно столько пить? Срамота какая! Ну и срамота! Зато мне грамоту дали, похвалила сама себя Антошкина мама, задремывая, в вагоне пыхтели, стонали со сна, пахли носками и плохо переваренной скверной едой самые счастливые люди на земле – советские, великая общность, великий народ, и тот, кому почудилась в этих словах хоть малейшая ирония, все забыл или, того хуже, родился после 1985 года.

Кто-то осторожно накрыл Антошкину маму чем-то тяжелым и теплым, она вздрогнула, открыла глаза. Это был тот, невысокий, тощенький, с патлами, с которым, Антошкина мама поморщилась, она взасос целовалась на этой ужасной пьянке. И не только целовалась, кажется. Все, все, больше никакого портвейна, никакой вязиги, никаких пирожков! Спасибо, шепотом сказала она, натягивая на плечи пропахшее табаком и чужим домом пальто, серое, дурацкое, как из «Детского мира». Мальчишки в школе такие носили. Троечники из неблагополучных семей. Она попыталась вспомнить, как патлатого зовут, но не смогла, желудочная мерзкая муть болталась у самого горла – кажется, Игорь? Или Леша? Но точно истфаковский, наш, курсом, кажется, старше.

Молчать дальше было неудобно, и Антошкина мама снова прикрыла веками сухие, как будто даже шершавые глазные яблоки. Патлатый постоял над ней еще секундочку, излучая тихую жалость, а потом послушно исчез – да так основательно, что через два месяца Антошкина мама едва его разыскала, зареванная, опухшая, страшная, как свежевыловленный утопленник, сам еще не осознавший своего ужасного конца. Еще через месяц они по-быстрому, со справкой, расписались, и осенью 1972 года родилась Антошка.

Звали, кстати, патлатого Николай. А Антошкину маму – Екатерина Семеновна. Екатерина Семеновна Поспелова. Антошка тоже была Поспелова. А папа – Старухин. Гадость какая – никогда в жизни не буду Старухина! И дочь моя не будет! Даже не проси. Может, он и не просил, Антошка не знала. От папы ей досталось только отчество. Этого даже мама отобрать не могла. Все-таки документы есть документы. У ребенка должен быть отец! Пусть даже такой, как ты.

В детстве Антошка очень радовалась, что у нее есть и мама, и папа. Что они вместе. Потом, когда выросла, так же сильно жалела, что родители не развелись. Все равно их объединяла только любовь к Антошке. Они почти разорвали ее пополам этой своей любовью.

Лучше бы вы развелись! Лучше бы вы развелись! Лучше бы вы развелись!

Но так ведь они и развелись. Антошка просто это не сразу заметила.

Детство ее было полно до краев – анилиновое, ядовито-яркое, алое и золотое. Советское. Закроешь глаза – и на опаленной сетчатке еще несколько секунд дрожит маленький огненный галлюционоид. Серийный пламенный революционер. Демонстрация на Первое мая, парад – на Девятое, Седьмое ноября. Ничего формального в этих праздниках не было – неправда. Такие же теплые, как Новый год. На Пасху красили яйца, на первомайскую демонстрацию делали цветы из папиросной бумаги – пышные, почти кладбищенской красоты. Их прикручивали проволочками к живым голым веткам и, ликуя, махали трибунам. После парада (на Красную площадь вступают сотрудники военного краснознаменного института Министерства обороны СССР, потерпи еще немножко, скоро и наша очередь) все шли гулять, счастливые, взрослые, дети, в распахнутых плащах. Лаковые туфельки, белые колготки на плотных веселых ножках. Нельзя, Антошка, не лезь в траву, зазеленишь – других нету. Белые колготки были дефицит, праздничные, только для парада. Они так и назывались – парадные. Дефицитом было вообще все легкое, промышленное, зато в избытке производилась радость, неподдельная, человеческая. Производилась, впрочем, самими людьми.

Антошка была 1972 года рождения – и детство ее выпало на безупречные, ну правда же, безупречные времена. Золотые годы величественного, самую малость потрепанного застоя. Пирамида Маслоу стояла незыблемая, основательная, заполненная по всем пунктам. Антошка прыгала по ступенькам этого мрачного, в сущности, зиккурата легко, весело – советская девочка, маленькая почтимосквичка, у которой было решительно все, о чем только можно мечтать.