Безбрежней и медлительней империй

– Осден, против "этого" вы беззащитны,– сказала она.– У вас уже произошли личностные изменения. У вас нет иммунитета от "этого". Возможно, не все из нас сойдут с ума, если мы не улетим отсюда, но вы сойдете.

Он замешкался, потом поднял взгляд на Томико; впервые он посмотрел ей прямо в глаза – долгим, спокойным взглядом, ясным, как вода.

– А что мне дало когда-нибудь здравомыслие? – спросил он насмешливо.– Впрочем, ваша правда, Хаито. В том, что вы говорите, что-то есть.

– Мы должны уйти,– бормотал Харфекс.

– Если я сдамся "этому", смогу ли я включиться в связь? – размышлял вслух Осден.

– Как я полагаю,– быстро и нервно заговорил Мэннон,– говоря "сдамся", вы хотите сказать, что прекратите отсылать обратно эмпатическую информацию, принимаемую вами от растения-бытия; прекратите отвергать страх и будете поглощать его. Что вас либо сразу же убьет, либо вернет к тотальному психическому уходу в себя, аутизму.

– Почему? – сказал Осден.– "Это" посылает отвержение. А в отвержении и есть мое спасение. "Это" не разумно. А я разумен.

– Масштабы разные. Может ли тягаться единственный человеческий мозг с тем, что так огромно?

– Единственный человеческий мозг может постичь то, что не уступает по масштабу звездам и галактикам,– сказала Томико,– и толковать это постижение как Любовь.

Мэннон переводил взгляд с Осдена на Томико, Харфекс молчал.

– В лесу, должно быть, удобней,– сказал Осден.– Кто из вас перебросит меня?

– Когда?

– Сейчас же. Пока все вы не обессилели и не обезумели.

– Я,– сказала Томико.

– Никто,– сказал Харфекс.

– Я не смогу,– сказал Мэннон.– Слишком… напуган. Могу разбить джет.

– Возьмите с собой Эскуану. Если мне удастся добиться своего, он послужит медиумом.

– Координатор, вы одобряете план Сенсора? – строго по уставу спросил Харфекс.

– Да.

– Я не одобряю. И, несмотря на это, полечу с вами.

– На мой взгляд, Харфекс, у нас нет другого выхода,– сказала Томико, взглянув на лицо Осдена: уродливая белая маска преобразилась, она горела страстным, словно любовным, нетерпением.

Оллеру и Дженни Чонь, засевшие за карты, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о постели, о множащемся страхе, заверещали, будто испуганные дети:

– Это существо в лесу, оно ведь возьмет и…

– Темноты перепугались? – издевательски ухмыльнулся Осден.

– Да посмотрите на Эскуану, на Порлока, на Аснанифойла даже…

– Вам "это" не сможет причинить вреда. "Это" – просто импульс, минующий синапсы[19], ветер, минующий ветви. Дурной сон, и всё.

Они взлетели в гелиджете; в кормовом отсеке прежним глубоким сном спал, свернувшись калачиком, Эскуана. Томико вела корабль, Харфекс и Осден молча вглядывались вперед, в темную линию леса, отделенную неуловимо-мрачными милями залитой звездным светом равнины.

Они приблизились к черной линии, пересекли ее; теперь под ними лежала тьма.

Томико нашла место для посадки и стала снижаться, заставляя себя преодолеть неистовое желание набрать высоту, уйти, сбежать. Здесь, в лесу, огромная жизнеспособность растения-мира ощущалась гораздо сильнее, и паника его обрушивалась необъятными черными волнами. Впереди виднелось тусклое пятно, голая вершина холмика, едва возвышавшегося над обступившими его черными очертаниями – не-деревьев; укорененных; частей единого целого. Она посадила гелиджет в прогалину, посадила скверно. Ладони скользили по рукояткам будто намыленные.

Теперь их обступил чернеющий во мраке лес.

Томико съежилась от страха и закрыла глаза. Эскуана стонал во сне. Харфекс, часто и громко дыша, сидел, будто оцепенев; он не пошевелился и когда Осден потянулся мимо него к дверце и открыл ее.

Осден поднялся, замер, ссутулившись, в проеме: спина и забинтованная голова едва виднелись в тусклом свете приборной панели.

Томико затрясло. Она не могла поднять глаз. "Нет, нет, нет, нет, нет, нет,– твердила она шепотом.– Нет, нет, нет".

Неожиданным мягким движением Осден качнулся из проема вниз, в темноту. Его не стало.

"Я иду!" -сказал мощный голос, не звуками.

Томико вскрикнула. Харфекс зашелся в кашле, он, казалось, хотел встать, но так и не смог.

Томико сжалась в комок, целиком сконцентрировалась в незрячем глазе своего чрева, средоточии ее существа; вне был страх – ничего, кроме страха.

И страх исчез.

Она подняла голову, медленно расцепила пальцы. Села, выпрямилась. Темная ночь, звезды сияют над лесом, и ничего больше.

– Осден,– позвала она, но голос ее не слушался. Позвала снова, громче; так квакает лягушка-бык в брачный период. Ответа не было.

До нее стало доходить, что с Харфексом что-то неладно. Попыталась нащупать в темноте его голову – тот сполз с сиденья, как вдруг в мертвой тишине в кормовом отсеке гелиджета раздался голос. "Получилось",– сказал он.

Это был голос Эскуаны. Томико включила внутреннее освещение, посмотрела – Инженер спал, свернувшись калачиком, полуприкрыв рот ладонью.

Рот открылся и заговорил. "Все хорошо",– сказал он.

– Осден…

– Все хорошо,– сказал мягкий голос устами Эскуаны.

– Где вы? Молчание.

– Вернитесь. Ветер крепчал.

– Я останусь здесь,– сказал мягкий голос.

– Вам нельзя оставаться… Молчание

– Вы окажетесь один, Осден!