Онъ безсознательнымъ движеніемъ схватился за голову.
— Зачѣмъ напускаете вы на себя такой цинизмъ, Антонина Дмитріевна!
Она пожала плечами:
— Кто же вамъ сказалъ, что я «напускаю на себя», во-первыхъ; и почему правда, по-вашему, — «цинизмъ»?
— Да развѣ можно такъ думать въ ваши годы, съ вашею наружностью… при вашемъ умѣ, наконецъ? пылко воскликнулъ онъ:- неужели «ничего во всей природѣ», какъ сказалъ Пушкинъ, благословить вы не хотите?
— Ни кто и ни что «во всей природѣ» въ благословеніи моемъ не нуждается, иронически возразила она на это.
— Вѣдь это ужасно! продолжалъ онъ горячиться. — Я первую такую, какъ вы, дѣвушку — женщину вообще — встрѣчаю въ жизни. И я не хочу вѣрить, не вѣрю, чтобъ это было искренно… Нѣтъ въ мірѣ, даже въ животномъ мірѣ, существа, которое могло бы обойтись безъ привязанности, безъ ласки… безъ любви.
— На языкѣ науки то, что называете вы «любовью», имѣетъ другое имя, безпощадно отрѣзала она въ отвѣтъ:- вы напрасно о «животномъ мірѣ» упомянули. Физіологія не допускаетъ произвольныхъ фантазій вашей эстетики.
Онъ не отвѣчалъ: это было уже слишкомъ рѣзко, слишкомъ «цинично», дѣйствительно…
Они стояли теперь предъ рвомъ, окаймлявшимъ старый, пространный и запущенный садъ усадьбы ея отца. Ровъ успѣло уже почти до верху завалить отъ времени и неприсмотра.
Люди и животныя ближайшихъ деревень равно безпрепятственно проникали чрезъ него для всякой своей потребы въ этотъ «барскій» садъ, — разбитый при Елисаветѣ искуснымъ въ своемъ дѣлѣ французомъ, выписаннымъ изъ Версаля тогдашнимъ владѣльцемъ Юрьева, генералъ-поручикомъ Артеміемъ Ларіоновичемъ Буйносовымъ, сподвижникомъ Апраксина и Ласси въ Семилѣтней Войнѣ,- и распоряжались въ немъ на полной своей волюшкѣ: поѣдали и вытаптывали молодую поросль, сдирали кору съ липъ и березъ, рубили на вѣники сиреневые кусты… Слѣды старыхъ аллей давно исчезли; ихъ замѣнили змѣившіяся во всѣ стороны тропинки. проложенныя овцами и крестьянскими дѣтьми, бѣгавшими сюда, въ силу старой рутины, «по ягодки и орѣшки», давно уже повыведенные здѣсь въ общемъ разорѣ… Угрюмо звенѣли посохлыя вершины, чернѣли пни поломанныхъ бурей или сваленныхъ наспѣхъ воровскимъ топоромъ вѣковыхъ деревьевъ; вытравленная скотомъ на луговинахъ трава выдавалась кое-гдѣ по низямъ приземистою, жидкою отавой…
Юшковъ вслѣдъ за Антониной Дмитріевной перепрыгнулъ черезъ ровъ и очутился съ нею въ саду. Она, молча, бережно и гадливо глядя себѣ подъ ноги, повела его извилистою тропинкой по направленію къ виднѣвшейся издали каменной скамьѣ, сѣрѣвшей подъ низкими вѣтвями коряваго стараго дуба.
— Знаете вы, какъ называлось это мѣсто въ старину? спросила она вдругъ, дойдя до него и оборачиваяясь къ своему спутнику.
— Не знаю.
— Храмъ утѣхъ.
Онъ засмѣялся.
— Серіозно! Тутъ стояла, говорятъ, статуя Венеры, и напудренныя бабушки назначали здѣсь по ночамъ своимъ любезнымъ амурныя rendez-vous.
Молодаго человѣка снова покоробило отъ этихъ словъ. Она замѣтила это и надменно повела губами:
— Что, не понравилось выраженіе? Mauvais genre находите?
— Нахожу некрасивымъ, да, твердо произнесъ онъ, — но меня еще болѣе возмущаетъ эта вѣчная злоба въ вашихъ рѣчахъ.
— Злоба! повторила она какъ бы невольно, опускаясь на скамью, глянула ему прямо въ лицо и проговорила отчеканивая:
Жуткое чувство охватило его вдругъ. Онъ точно въ первый разъ видѣлъ теперь эти глаза… Въ первый разъ, дѣйствительно, поражало его въ соединеніи съ тѣмъ, что выговорено было ею сейчасъ, соотвѣтствующее выраженіе ея голубыхъ, съ мертвеннымъ блескомъ цвѣтнаго камня глазъ… «Тутъ все порѣшено и похоронено, тутъ ни пощады, ни возврата къ свѣту нѣтъ», пронеслось у него въ мысли внезапно и скорбнымъ откровеніемъ… По тѣлу его пробѣжала нервная дрожь; онъ сѣлъ подлѣ нея, провелъ себѣ рукой по лицу:
— Вы рѣшительно желаете упорствовать въ своемъ человѣко и міроненавидѣніи? сказалъ онъ насилованно-шутливымъ тономъ.
— А вамъ бы очень хотѣлось помирить меня съ ними?
Онъ быстро поднялъ голову:
— Да, я долго лелѣялъ въ душѣ эту надежду.
— А Троекуровъ, что же… а ваши пуритане — отецъ и дядюшка — что бы сказали?
Онъ готовился отвѣтить… Она остановила его движеніемъ руки:
— Нѣтъ, пожалуйста, безъ объясненій; я знаю заранѣе все, что можете вы мнѣ сказать. Это потеря словъ была бы одна…
— Позвольте однако, Антонина Дмитріевна, вскликнулъ онъ неудержимо, уносимый тѣмъ страннымъ, мучительнымъ обаяніемъ, которое, не смотря ни на что, производила она на него, — я хотѣлъ только заявить, что если бы вы захотѣли…
— Вы бы не остановились ни передъ какимъ препятствіемъ, договорила она за него:- знаю напередъ, я вамъ сказала. И я на это отвѣчу вамъ со свойственнымъ мнѣ «цинизмомъ», какъ вы выражаетесь. Я бы со своей стороны ни на что и ни на кого не поглядѣла, если бы выйти за васъ замужъ почитала для себя выгоднымъ. Но я этого не нахожу.
Онъ перемѣнился въ лицѣ, растерянно взглянулъ на нее…
Она обвела взглядомъ кругомъ: